Он меня сфотографировал. И поинтересовался:
— Вам нравится наша еда в Веракрусе?
— В этой ухе плавает рыбья голова.
— Мы всегда едим рыбьи головы.
— В последний раз меня кормили рыбьими головами в Африке.
Он помрачнел, оскорбленный таким сравнением, и отправился за другой столик.
Я уселся во взятом напрокат шезлонге и стал смотреть на играющих в песке детей, думая о том, что лучше бы я ехал сейчас на юг. Я получал удовольствие, основанное на самообмане, застряв на этом пустынном пляже. Меньше всего мне хотелось признаваться, что я вульгарно убиваю время, но, подобно обожаемым мной персонажам де Ври, я делал это в порядке самозащиты. На пляж выехал автобус, из которого вышло около сорока человек. Судя по их лицам, все они были индейцами. Мужчины были одеты как крестьяне, женщины — в длинные юбки и яркие шали. Они сразу разделились на две группы: мужчины и мальчики в одной и женщины и совсем маленькие дети в другой. Мужчины стояли, женщины уселись. Все смотрели на прибой и перешептывались. Они не только не собирались раздеваться, но даже не сняли обувь. Они чувствовали себя не в своей тарелке на песчаном пляже и ужасно стеснялись — наверное, приехали откуда-то издалека на эту экскурсию. Они неловко позировали перед фотографом, и когда несколькими часами позже я покинул пляж, так и оставались на месте: мужчины стояли, женщины сидели, — и все с любопытством следили за маслянистой от нефти водой. Если это были жители каких-то внутренних областей Мексики (а судя по их виду, именно так оно и было), они были неграмотны, жили в хижинах с одной общей комнатой, лишь иногда могли позволить себе мясо или яйца и получали не более 15 долларов в неделю.
Перед закрытием магазинов в этот день я отправился закупать провиант. Я приобрел корзину и заполнил ее маленькими хлебцами, куском сыра, несколькими ломтями ветчины, а также — поскольку в поезде без вагона-ресторана вряд ли можно будет купить напитки — бутылками пива, грейпфрутового сока и содовой. Я как будто запасался провизией для двухдневного пикника, и это было вполне предусмотрительно. Сами мексиканцы, путешествуя на поезде, не берут с собой еду и старательно уговаривают вас последовать их примеру, то есть приобретать в пути ту снедь, которой торгуют женщины и дети на каждом полустанке. Но все эти местные деликатесы доставляются к поезду одинаковым способом: в тазике на голове у торговца. И поскольку у кричащего во все горло «Жареные цыплята!» продавца нет возможности заглянуть в свой тазик, он не видит тех жирных мух, которые облепили его товар. И если вы хотите представить себе типичную картину — это будет женщина, торгующая едой, с тазиком, полным мух, на голове.
Я собирался лечь спать как можно раньше, чтобы с первыми лучами солнца быть на вокзале и купить билет до Тапачулы. Но едва я выключил свет, где-то поблизости зазвучала музыка. В темноте она казалась особенно громкой, и явно источником ее было не радио. Я услышал сочные звуки духовых инструментов:
Группа
Я оделся и спустился в холл.
В центре площади с ее четырьмя фонтанами красовался оркестр Военного флота Мексики в ослепительно белых мундирах, который исполнял гимны Элгара[13]. Свет фонарей играл на бутонах ракитника, и розовые блики перемещались по балконам и пальмам вокруг площади. Их выступление привлекло уже изрядную толпу — у фонтана резвились дети, кто-то выгуливал своих собак, влюбленные держались за руки. Ночь выдалась прохладной и напоенной ароматом цветов, и люди на площади казались дружелюбными и внимательными друг к другу. Я подумал, что нечасто видел столь чудесную картину: столько мексиканцев с одухотворенными, возвышенными лицами, внимающие волшебной музыке. Было уже довольно поздно, и ласковый ветерок играл в кронах деревьев, и куда-то испарилась та тропическая грубость, которая преследовала меня весь этот день в Веракрусе. Передо мной были добрые люди и красивое место.
Но вот гимн кончился. Зазвучали аплодисменты. Оркестр заиграл марш, а я обошел по краю всю площадь. Здесь царило некоторое оживление. Поскольку карнавал только что закончился, в Веракрусе оказалось огромное количество безработных проституток, и, пока я шел по краю площади, мне стало ясно, что они явились сюда не ради музыки. Если уж быть точным, бо?льшую часть аудитории составляли именно эти темноглазые особы в юбочках в обтяжку и блузках с низким вырезом, окликавшие: «Пойдем ко мне!» или заступавшие дорогу с предложением: «Трахать?» Все вместе показалось мне смешным и в то же время приятным: бравурный военный марш, розовые блики фонарей на деревьях и зданиях вокруг площади и произносимые шепотом предложения от этих доступных девиц.
Теперь оркестр исполнял Вебера. Я решил присесть на скамейке, чтобы спокойно послушать музыку. Свободное место нашлось рядом с парой, вроде бы увлеченной разговором. Оба говорили одновременно. Женщина была блондинкой и на английском уговаривала мужчину уйти и оставить ее в покое. Он же на испанском предлагал ей выпить и расслабиться. Она была непреклонна, он — настойчив и вдобавок намного младше ее. Я прислушивался с возрастающим интересом, поглаживая усы и надеясь, что на меня не обратят внимания. А женщина сказала: «Мой муж — понимаешь, мой муж! — через пять минут придет сюда за мной!»
— Я знаю отличное место, — отвечал парень по-испански. — Это совсем рядом.
— Вы говорите по-английски? — женщина обратилась ко мне.
Я утвердительно кивнул.
— Как сказать этим людям, чтобы они уходили?
Я обратился к парню. Теперь, глядя ему в лицо, я точно мог сказать, что ему едва исполнилось лет двадцать пять, не больше.
— Леди желает, чтобы вы ушли, — сказал я.
Он пожал плечами и посмотрел на меня с нескрываемой злобой. Он не проронил ни слова, однако его вид говорил сам за себя: «Ты выиграл». Он повернулся и ушел. За ним поспешили две девушки.
— Не далее как сегодня утром мне пришлось огреть одного такого зонтиком по голове, — пожаловалась женщина. — Он не хотел от меня отстать.
Ей явно было сильно за тридцать, и она все еще оставалась привлекательной в грубоватой, но броской манере: обильный макияж, яркие тени и много мексиканских украшений из серебра и бирюзы. Ее волосы отливали платиной с проблесками розового и зеленого, возможно, из-за причудливого освещения. На ней был белый костюм и белые туфли, и сумочка в руках тоже белая. Трудно было обвинять мексиканцев в том, что они не давали ей прохода. Уж слишком она походила на типичную американку, персонаж из пьесы Теннесси Уильямса или мексиканских фотокомиксов, — взбалмошную туристку с повышенным либидо, проблемами с алкоголем и символичным именем, приехавшую в Мексику в поисках любовника.
Вот и ее звали Ники. Она провела в Веракрусе уже девять дней и, когда я искренне удивился, что же она столько времени здесь делает, заявила:
— Да я бы и месяц здесь провела или даже больше, кто знает?
— Неужели вам так здесь понравилось? — спросил я.
— Конечно, — и она испытующе уставилась на меня. — А вы что здесь делаете?
— Отпускаю усы.
