чаще случались пробежки и удаления. Когда игра подходила к концу, мексиканцы снова завладели мячом и забили гол. Но вся эта игра, все эти голы были не более чем интерлюдией перед гораздо более кровавым состязанием, которое ближе к полуночи (еще до того, как закончился матч) открыли трибуны «санс», стреляя фейерверками друг в друга и в игроков на поле.
Под конец они совсем забыли о футболе, и трибуны буквально взорвались огнями, метавшимися между болельщиками. С верхних ярусов стали запускать подожженные шары. Но оказалось, что это не шары вовсе. Они были белесыми и прозрачными, с пипкой на конце: сперва один, потом еще — десятки и сотни. Под громогласный хохот они болтались над трибунами. Конечно, это были презервативы, и это повергло Альфредо в ужасное смущение.
— Ох, как плохо! — охнул он от стыда. Он извинялся передо мной без конца: за постоянные перерывы, за драки, за затянутую игру. А вот теперь еще и это — облака резиновых изделий. Игра превратилась в бессмысленную суету: она закончилась в полной неразберихе, драках и вспышках пламени. Но сальвадорцы считали время, проведенное на стадионе, превосходным отдыхом, а что до гвоздя программы — надутых презервативов, — то позднее я выяснил, что Агентство по международному сотрудничеству в Центральной Америке проводит в Сальвадоре программу по планированию семьи. Не думаю, что она как-то повлияла на рождаемость в этой стране, но не сомневаюсь, что детские дни рождения здесь отмечаются шумными праздниками с большим количеством воздушных шаров.
Кстати, матч выиграла Мексика со счетом шесть-один. Альфредо утверждал, что Сальвадор забил самый красивый гол в этой игре: почти с тридцати ярдов. Таким образом ему удалось слегка поддержать свое достоинство. Однако большинство болельщиков ушли со стадиона сразу после первого периода, а тем, кто досидел до конца, меньше всего дела было до того, кто выиграет. Уже покидая стадион, я кинул взгляд на муравейник на горе. Она снова превратилась в гору: и теперь, тихая и безлюдная, уже не казалась такой огромной и грозной.
Снаружи, на склонах горы, опускающихся от стадиона, картина напоминала те зловещие фрески, которые изображают в латиноамериканских храмах преисподнюю. Облака зловещей желтоватой пыли завивались вихрями над дорогой, и фары медленно двигавшихся по ухабам машин напоминали горящие очи самого дьявола. И там, где на фресках положено изображать муки грешников и блестят золоченые таблички с указателями: чревоугодие, прелюбодеяние, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордыня и так далее, — в ночном мраке угадывались парни, откровенно лапавшие своих девушек, и группы людей, все еще продолжавших драться, и считавших выигранные деньги, и просто кричавших оскорбления в адрес мексиканцев или громивших попавшиеся под руку машины. Они вздымали все новые облака пыли и завывали. Им вторила сигнализация из машин, и эти сирены напоминали крики боли и отчаяния. Один автомобиль толпа потных, очумевших от ярости подростков попросту перевернула вверх колесами. То и дело взгляд натыкался на людей, бегом старавшихся вырваться из этого безумия, зажимавших платками окровавленные лица. Но все еще в этой толпе оставалось не меньше десяти тысяч человек — и животных. Ибо, как и полагается в аду, под ногами у людей шныряли злобные рычащие собаки. А еще здесь было очень жарко. Раскаленный пыльный воздух обжигал легкие, он был буквально пропитан потом и вонял раскаленным железом и пылью. Толпа все не расходилась: все были слишком возбуждены, чтобы думать о возвращении домой, а перенесенные унижения требовали немедленной расплаты. Люди шумели, постоянно куда-то спешили, грубо толкая друг друга, и эта безумная пляска никак не кончалась.
Альфредо был известен короткий путь до дороги. Он провел меня через парковку и вытоптанную рощицу в каком-то дворике. Я заметил, что здесь на земле лежат люди, но не смог рассмотреть, то ли они просто спят, то ли ранены или вообще умерли.
Я спросил его об этой толпе.
— Я же говорил тебе, — ответил он. — Ты теперь пожалел, что пошел, верно?
— Нет, — ответил я, и это была правда. Теперь я был удовлетворен. Путешествие бессмысленно, если оно не связано с определенной степенью риска. И еще я весь вечер провел в размышлениях о том, что мне довелось увидеть, стараясь восстановить все подробности, и уже мог сказать наверняка, что больше никогда в жизни не пойду на футбольный матч в Латинской Америке.
Между прочим, этот матч был не единственным событием в Сан-Сальвадоре этим вечером. Как раз в те часы, когда болельщики бесновались на Национальном стадионе, в городском кафедральном соборе архиепископ Сальвадора получал почетную степень доктора от ректора университета Джорджтауна. Архиепископ намеренно сделал эту церемонию как можно более публичным событием, чтобы иметь возможность произнести речь против правительства и в пользу отцов-иезуитов. В храме собралось около десяти тысяч человек, и мне сказали, что эта толпа оказалась не менее устрашающей, чем на стадионе.
А ведь всего десять лет назад здесь случился военный инцидент, названный впоследствии Футбольной войной, а также Войной ста часов. Враждовали Сальвадор и Гондурас — сперва в лице болельщиков, а затем в схватку вступили и вооруженные силы. Здесь сработал хронический недостаток земли в Сальвадоре: через границу в Гондурас постоянно проникали сальвадорцы, чтобы построить фермы, чтобы захватить себе клочок земли или хотя бы получить работу на банановых плантациях. Они трудились не за страх, а за совесть, однако Гондурас очень быстро счел это угрозой своей экономике. Нелегалов стали отлавливать и возвращать на родину. И конечно, как и положено в истории таких нелегалов, здесь постоянно случались жестокости, похищения, изнасилования и пытки. Страсти были накалены задолго до того, как начались отборочные игры на Кубок мира 1970 года. Сначала произошла кровавая стычка между болельщиками на матче Сальвадор — Гондурас в Тегучикальпе, и она повторилась через неделю, в Сан- Сальвадоре. Очень скоро вооруженные силы Сальвадора атаковали Гондурас: таким серьезным оказался ответ на разбитые носы болельщиков. И хотя война заняла меньше недели, она унесла жизни более двух тысяч человек — солдат и гражданских, в основном со стороны Гондураса.
Год спустя в Сальвадоре были назначены выборы. Они были откровенно фальсифицированы. И сопровождались такими же сценами насилия, какие мне довелось наблюдать во время матча — только тогда стадионом были улицы столицы. Студентов расстреливали, и в тюрьму бросали всех без разбора. А в результате Сальвадор оказался во власти очередного военного диктатора. Он был на редкость жестоким человеком. Политика вообще жестока по своей природе, но все политики согласны в одном: даже диктатура иногда необходима, чтобы привести страну в порядок, причем правительство такого рода обычно строго централизованно и стабильно. Но такое случается крайне редко. В подавляющем большинстве случаев оно превращается в коррумпированную бюрократическую машину, нестабильную, то и дело дающую сбои, нервную и жестокую и награждающую теми же отвратительными качествами тех, кто находится под его властью.
Вернувшись к себе в отель, оказавшийся отнюдь не лучшим отелем, я попытался описать пережитую только что игру. Это совершенно разогнало сон, и к тому же в комнате постоянно что-то скреблось под потолком. Я открыл «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима» Эдгара По и взялся за чтение. Это была ужасная история — с самой первой главы. Пим пробрался на корабль зайцем и был вынужден прятаться под палубой. Там без воды и еды он переносил все тяготы плавания. С ним была его собака. Она взбесилась и напала на него. Пим едва не умер и вынужден был покинуть свое укрытие — только для того, чтобы обнаружить, что на корабле бунт и он попал в новый шторм. И все это время, сидя в своем тесном номере, я вслушивался в скрежет под потолком. Тем не менее я выключил свет и лег. Мне приснился кошмар: шторм, темнота, ветер и крысы, грызущиеся под палубой. От ужаса я проснулся. Я попытался нащупать выключатель. И в свете настольной лампы ясно увидел дыру в потолке прямо у себя над головой размером с четвертак. Прежде там ее не было. Я подождал пару минут, и вот на зазубренном краю дыры сверкнула пара желтоватых резцов.
В эту ночь я больше не спал.
Глава 9. Местный поезд до Кутуко
Даже сальвадорцы, несмотря на свойственный всем гражданам маленьких государств горячий патриотизм и не менее горячий национализм, признают Кутуко дырой. Это трудно отрицать, особенно при
