было задохнуться. Изголодавшиеся губы, прижимающиеся к его губам, и смуглые загрубевшие руки на бархатистой мягкой бледной коже, еще не поврежденной войной и чьей-то жестокостью.
Ему не понадобилось много времени, чтобы кончить, поскольку прошло несколько дней с тех пор, как он дрочил в последний раз. Гарри приглушенно застонал, плотно зажмурил глаза и выплеснул семя на пол душевой кабинки, давая льющейся воде смыть маленькие белые капли. Он прислонился к стене, чтобы восстановить дыхание, жалея, что его фантазии были неосуществимым полетом воображения, и им не суждено сбыться. Потом он вытерся, оделся, совершил короткую пробежку вокруг дома, после чего пошел глянуть, не проснулся ли Драко, и вернулся в его комнату менее чем через полчаса, как только получил инструкции от Молли, которая не допускала никаких возражений с его стороны. Намазать мазью шрамы Драко.
Смуглые загрубевшие руки на бархатистой мягкой бледной коже…
Порой, даже самому могущественному магу современности доводится переживать совершенно катастрофические дни. Гарри с трудом преодолевал ступеньки, страстно желая вообще не подниматься в эту злосчастную комнату, и звук его шагов был таким же тяжелым и унылым, как звук захлопывающихся дверей в крипте.
--------------------------------------------------------------------
Драко находился на грани бодрствования. Он пытался не спать всю ночь, защищаясь от кошмаров, одолевавших его накануне. Но после завтрака, который, как всегда, был очень вкусным, нервное напряжение, поддерживаемое голодом, испарилось, и не заснуть становилось все труднее и труднее.
В течение ночи он передумал о многих вещах. У него было множество вопросов к Гарри, и он сотни раз прокручивал их в голове. Он хотел знать, правильно ли сделал, отвергнув предложение Кингсли так быстро, и точно ли лицемерный ублюдок таким образом пытался выудить информацию о Гарри, равно как и о бывших Пожирателях Смерти.
Упоминание, что Уизли, особенно Молли, не испытывали отвращения при мысли о гомосексуализме, тоже сильно подействовало на него. Сейчас он маялся на грани между сном и бодрствованием, и без новой порции зелья для сна без сновидений самый худший из его кошмаров всецело захватил его больное сознание.
Теперь всегда это был «мистер Малфой». Никогда - Драко. МакНейр приходил чаще других, насыщая свои самые темные страсти, и юноша уже давно оставил надежду на сопротивление, зная, что чем большие дискомфорт и боль он продемонстрирует, тем скорее МакНейр закончит. Ему было нетрудно играть свою роль - хотя бы потому, что общение, если так можно выразиться, с огромным и жестоким МакНейром действительно было крайне болезненно. Это всегда закачивалось тем, что Драко волокли назад в его камеру, иногда за волосы, и бросали на соломенный тюфяк, где оставляли скулить от боли и истекать кровью. Сперма недавно кончившего МакНейра вытекала из него, смешиваясь как со свежими, так и уже поджившими кровоподтеками.
На поместье стоял антиаппарационный щит, и Рудольфус развлекался тем, что размахивал палочкой Драко у него перед носом. Ему не оставили никаких средств, при помощи которых он мог бы освободиться, и камера стала его единственным убежищем. Это было единственное место, где он мог получить символический отдых и недолгую приостановку пытки. Он лежал, затаившись на куче соломы и замотавшись в то же самое зловонное одеяло, которое было ему выдано в первый день заключения. Драко несколько раз пытался покончить с собой, только это заканчивалось тем, что тюремщики исцеляли его, а после наказаний, которым его подвергали из-за этих попыток, Драко оставил даже эту последнюю отчаянную надежду на освобождение.
Сам Рудольфус приходил только изредка, но его мягкие шаги ужасали Драко больше, чем грузное топанье МакНейра. Рудольфус никогда не удовлетворялся простым мучением тела, и каждый его визит возвещал новый ужас для юноши, еще один ад для сознания - единственное развлечение, которое могло развеять нарастающую скуку дяди. Рудольфус изучал множество маггловских ремесел. У него была природная склонность к насилию над психикой, и, помимо знакомства с маггловскими наркотиками, он также любил грубость их медицины… в особенности скальпели.
Обессиленный, не в состоянии очнуться и до ужаса все осознающий, Драко часто наблюдал, как дядя спокойно совершает вивисекцию, вскрывая и демонстрируя юноше части его же тела, заставляя обязательно на это смотреть. При этом Рудольфус мог спокойно обсуждать их прошлую жизнь, упоминая Люциуса, Нарциссу или Беллатрису, которая погибла от руки Гарри Поттера месяц назад. Некоторые сеансы длились часами, и Драко скорее предпочел бы Гайд-Прэтта с его склонностью к кнутам и раскаленному железу или дикое насилие МакНейра, чем еще хоть раз встретиться с дядиной холодной манерой вести себя и его непринужденной болтовней во время взламывающей сознание пытки.
Этому не было конца. Однажды, после того как его неделю нарочно не кормили, Драко увидел прекрасный сон: он очутился вне камеры, совершенно чистый и нарядно одетый, его волосы были не тусклыми и липкими, а такими же длинными и прекрасными, как у отца когда-то. Гайд-Прэтт провел его к обеденному столу, отодвинул для него стул, как и подобает джентльмену в отношении гостя. МакНейр сидел по одну сторону, спокойно обедая, Рудольфус - по другую, потягивая вино. Огромное количество деликатесов стояло на столе, и все, что ему нужно было сделать - взять вилку и положить себе еды, и его голодание закончилось бы.
Он дотронулся до вилки… и весь мир с рывком исчез. Вилка оказалась портключом, отправившим его назад в камеру, а чары, которые создавали видимость, что он снова здоров и прекрасно выглядит, исчезли. Это был не сон, а было всего лишь шутка - какой она должна была быть в представлении Рудольфуса. Мягкая грациозная походка Рудольфуса Лестранджа отдавалась слабым эхом по коридору, и хотя Драко всегда сжимался и начинал дрожать, услышав чьи-либо шаги, только приближение дяди ломало его полностью. Мольбы не приводили ни к чему хорошему, и Драко рыдал до тех пор, пока не лишался сил окончательно. Все, что ему оставалось - пронзительные крики и звуки приближающихся шагов дяди.
Ботинки Гарри топали по лестнице и коридору, прерывая сон Драко. После таких кошмаров он был готов закричать в любую секунду. Малфой лежал, потеряв способность двигаться от страха, непроизвольно обмаравшись, и все, что он мог произнести - приглушенное хныканье. Он не был в сознании в полном смысле слова, хотя и проснулся. Драко казалось, что он все еще находится в зловонной камере, ожидая человека, который наводил на него бесконечный ужас и который выбрал его в качестве материала для своих опытов.
Поттер вошел в комнату и обнаружил блондина в том же состоянии, что и предыдущим утром. Абсолютная инертность сознания, которую надо было разрушить. Понадобилось всего одно мгновение, чтобы привести Драко в полное сознание, но это повлекло за собой необходимость в целой серии заклинаний, чтобы вернуть ему некое подобие нормального состояния. Только после этого можно было дать успокаивающее зелье, а потом Гарри еще добрых полчаса тихо сидел и ждал, пока Драко всхлипывал и затихал.
Гарри не имел возможности протянуть руку и коснуться Драко, и это действительно причиняло острую боль. Гарри мог очистить его тело, освободить из царства кошмаров, захвативших сознание, и наложить заклинания, чтобы тот снова пришел в себя, но он не мог обнять его или хотя бы коснуться, не рискуя при этом вызвать новый приступ паники. Это расстраивало, а Гарри ненавидел состояние собственной беспомощности. Он оперся локтями на колени и положил голову на руки, слушая скорбные звуки, которые издавал Драко.
Проклятая беспомощность. Все возможно в чертовом мире, но я не могу сделать так, чтобы он поправился. Я не могу его коснуться. Не могу говорить о том, что я к нему чувствую… я даже не знаю, что сказать! Я могу убить Темного Лорда и свести счеты с его приспешниками, но когда мне понадобилось кому- то помочь, кому-то, кто заслуживает этого… я не могу ничего толком сделать! Я схожу с ума, когда вижу его таким! Гребаная патетика!
Поттер провел руками по волосам и почувствовал, как горит лицо. Глаза жгло, и он едва не рассмеялся, когда понял, что плачет. Он не плакал несколько лет, и, конечно, он плакал не так, как Драко, но Гарри шокировало то, что он все еще был на это способен. Он выплакался, когда убили Сириуса, а смерть Дамблдора выжала из него последние слезы. Когда Гарри потерял Джинни и Гермиону, он не проронил ни слезинки, но неспособность помочь Драко снова заставила его открыто переживать свое горе. Что же с ним происходит?
