В кабинете тонко загудел зуммер. Аверкин нажал одну из кнопок селектора.
— Николай Николаевич! В двенадцать бюро обкома, — заполнил кабинет голос секретаря.
— Спасибо, Валя. Я помню.
Аверкин тяжело встал и передал Вершинину папку с материалами.
— У меня имеются кое-какие соображения в отношении Вершинина, — сказал Бакулев, аккуратно поставив на место свой стул.
— Какие еще соображения?
— Включить его в бригаду Салганника. Григорий Михайлович с вами уже говорил. Объем «рыбного» дела большой, поэтому мы решили создать бригаду следователей. Вот проект приказа, — он достал из тонкой папки листок бумаги и передал прокурору.
— Бригада, значит, — тот мельком взглянул на текст. — Дело у Салганника действительно сложное.
Затем Аверкин внимательно прочитал переданный ему на подпись приказ.
— Действительно, Вершинин, нагрузка у вас маловата, — сказал он, — но как тогда с делом Шестакова. Будет лежать без движения?
— Почему? Мы передадим его Семенову, — сказал Бакулев.
— Третьему следователю меньше чем за месяц? Как же! Раскроете вы тогда убийство.
— Может быть, оставить его за Вершининым? Пусть он занимается параллельно.
— Разве это выход? «Рыбное» дело связано с выездами за пределы области, а по убийству надо работать систематически, — Аверкин задумчиво повертел бумагу в руках.
Вершинин и Бакулев молчали, ожидая решения. Вершинин с сожалением подумал, что если шеф включит его в состав бригады, прощай тогда дело по сельмашу, на расследование которого он уже внутренне настроился.
— Кстати, Вершинин, — неожиданно сказал прокурор, — я слышал, вы проявляете повышенный интерес к заводу сельхозмашин.
Вячеслав вздрогнул и с таким изумлением посмотрел на Аверкина, что тот едва сдержал улыбку.
«Ну и служба информации, — пронеслось в голове. — Уже доложили. Эдак Николай Николаевич скоро станет знать мои мысли. Но кто? Кто сказал? Знают Стрельников и Салганник, но Стрельников сюда не вхож, а Салганник вряд ли передаст. Кто же? Кто сообщил?»
Аверкин, ожидая ответа, сопя натягивал пальто. Натянул с трудом и уселся одетым в кресло.
— Проявляю, — хмуро ответил Вячеслав и замолчал, так как этот разговор он хотел провести наедине с прокурором области.
— Может, удостоите чести поделиться, почему?
— Длинная история, Николай Николаевич, а вы спешите на бюро.
— Давайте, давайте, — посмотрел тот на настольные часы, — у меня еще двадцать пять минут. Послушаю, тем более, что там, куда я иду, меня могут спросить.
Вершинина как обухом по голове стукнули. Внезапная догадка осенила его: «Ну конечно же — Лубенчиков. Его работа. Я сунул нос в его дела, а он скорее по своим каналам. Теперь получилась серьезная закавыка, кажется, и шеф не в восторге от моей инициативы».
В нем начало подниматься глухое раздражение. Едва сдерживая его, он сказал:
— Я действительно проявляю интерес к заводу и имею все основания так поступать.
— Здорово! — удивился Аверкин. — И какие же, поделитесь пожалуйста? Или это секрет?
— Какой теперь секрет. Вы знакомы с директором завода Кулешовым?
— С Игорем Арсеньевичем? Знаком, давно знаком. Дельный руководитель, но, кажется, с излишним самомнением.
— Возможно, но я сейчас говорю не о личных его качествах, а об обстановке, сложившейся на заводе.
— Что же там за обстановка?
— Завод на протяжении почти двух лет не выполняет план, коллектив лихорадит.
— Допустим, — уже с большим вниманием заметил Аверкин. — Краем уха я слышал о положении на заводе, о невыполнении им плана, но какое отношение к нему имеете вы? Есть вышестоящие организации, пусть и выясняют причины.
— Весь вопрос в том, какие это причины, вернее, главные из них, а они, на мой взгляд, таковы, что требуют нашего вмешательства. Вышестоящим организациям разобраться в них тяжеловато. Нужен специалист нашего профиля.
Вячеслав с вызовом поглядел на прокурора, готовясь выслушать новые возражения, однако тот молчал. Он явно ждал дальнейших объяснений.
— На Кулешова в последние годы сыпятся анонимные жалобы клеветнического характера. Игоря Арсеньевича в них обливают грязью, оскорбляют, пишут явную ложь. Все жалобы проверяются многочисленными комиссиями. Сигналы не подтверждаются, следует новая жалоба, приезжает новая комиссия, все начинается сначала. Таким образом, создается нервозная, тяжелая обстановка — директор и управленческий аппарат отвлекаются от работы, что приводит к постоянным срывам выполнения плана. Это достойно нашего внимания. Тут затронуты интересы не только Кулешова.
Аверкин с интересом посмотрел на Вершинина, помолчал, явно раздумывая над чем-то, а потом спросил:
— Значит, вы поставили перед собой цель разыскать лиц, пишущих анонимные письма?
Вершинин кивнул.
— Хорошо, Вы их найдете. Дальше?
— Если они окажутся клеветниками, вытащим их на белый свет, покажем окружающим. Судя по характеру анонимок, о которых мне рассказал сам директор, скорее всего они написаны людьми озлобленными, нечистоплотными, возможно, желающими отвлечь внимание от своих темных делишек.
— И все? Установим, покажем, а дальше?
— Дальше сами обстоятельства подскажут, как нам поступить — главное найти.
— Стоит ли заниматься старшему следователю такой мелочью, — вмешался внимательно прислушивающийся к разговору Бакулев. — Тем более что тут требуется заявление потерпевшего, а такая фигура, как Кулешов, вряд ли захочет связываться с судом и следствием.
— Ошибаетесь, — возразил Вершинин. — Именно с такой просьбой и обратился ко мне Кулешов, причем сначала устно, а потом оформил ее письменно.
— У вас есть его собственноручное заявление? — удивился Бакулев.
— Заявление лежит в моем кабинете, но я бы настаивал на своем мнении, даже при его отсутствии. Клевета-то здесь затрагивает интересы не только Кулешова, но и государственные интересы, и мы можем вмешаться без всякого заявления. Здесь именно такой случай.
— Смотрите-ка, Кулешов обратился к нам с официальным заявлением, — удивился Аверкин, пропустив мимо ушей последние слова Вершинина. — Серьезное решение для руководителя.
— Он попросил меня через жену навестить его в больнице и рассказал всю историю об анонимках, а потом прислал официальное заявление.
— Что с ним случилось?
— Инфаркт миокарда. Второй за последний год.
Вячеслав замолчал и внимательно взглянул в лицо прокурора, пытаясь уловить одобрение или осуждение. Молчание затянулось. Бакулев заметно нервничал, боясь, что сорвутся его планы в отношении Вершинина. Наконец Аверкин стряхнул с себя оцепенение.
— Помню, приятель был у меня — фронтовик, ногу на фронте потерял, — начал он, словно разговаривая сам с собой, — чудесной души человек, но вот поди ж ты — писать на него стали. Сначала писали, будто он на двух ногах, а документы подделал и получает большую пенсию. Пришлось ему костылять по начальству; показывать культю. Потом стали писать, что ногу он потерял по пьяному делу — попал под трамвай, проверяли — оказалось самое настоящее фронтовое ранение. Друг мой возмущался до глубины души, но в суд не обратился — махнул рукой. А Кулешов пошел по другому пути. Это, конечно, его право. Пишет, хоть кто у них склонность имеет к сочинительству?
— Умалчивает. Говорит — один раз ошибся, теперь боюсь. Пусть, мол, следствие объективно
