— Имеется ли связь между образом мыслей и поведением матери и преступлением сына?
— Связь безусловно есть, но не такого характера, о котором думаете вы. Володя Потемкин, сын Чепурновой от первого брака, знал, что мать и отчим занимаются грязными делишками, и презирал их за это. Мальчик стал избегать дом, в нем рос протест, однако само понятие чести в его сознании болезненно трансформировалось. Он совершил преступление — убил человека. Этот человек был и сам преступник, незадолго до этого он ограбил Потемкина, но и в таком случае убийство оправдать нельзя.
Когда все вопросы были исчерпаны, взял слово пожилой мужчина, задавший вопрос о Колчине.
— Кто это? — поинтересовался Вячеслав у Охочего.
— Наш старейшина — Прохор Лукич Слепых, член парткома. Его сам Мартьянов побаивается.
Слепых неторопливо вышел на трибуну, вытер синим клетчатым платком худую, изрезанную множеством мелких морщин шею, глухо откашлялся в кулак и медленно обвел взглядом присутствующих.
— Жаль мне сейчас одного, — словно в раздумье сказал он. — Не могу взглянуть в глаза Колчину и задать ему несколько вопросов…
— Где, кстати, Колчин? — шепотом спросил Вершинин.
— Вы разве не знаете? — удивился Охочий. — Колчин спешно нас оставил. Он сейчас заместитель начальника мастерской по изготовлению вывесок и прочего.
— Ушел сам?
— Можно сказать, сам. Вероятно, почувствовал вокруг себя вакуум и решил не дожидаться худшего. Мы не стали ему чинить препятствий, сняли с партучета и молча распрощались.
— А Раков?
— Раков на пенсии. Пока на общих основаниях, но хлопочет насчет персональной. Думаю, однако, после всей этой истории, в которой он выглядит довольно неприглядно, планам его могут помешать. Перед отставкой с ним разговаривали в министерстве круто, ведь обком сообщил туда о результатах следствия.
— Я тридцать лет в партии, — продолжал, между тем, Слепых, — и всегда высказывался прямо и честно, без дипломатии. Вот поэтому я и хочу сказать сегодня товарищу Лубенчикову, что он не имеет морального права оставаться секретарем парткома завода. Он не умеет работать с людьми, правильно строить взаимоотношения в коллективе, у него слишком развит инстинкт самосохранения.
Выступали многие: одни волнуясь, другие спокойно и сосредоточенно. Все единодушно поддержали Охочего.
Последним взял слово Рюмин. И хотя он, безусловно, привык выступать в любых аудиториях, на этот раз, находясь под впечатлением услышанного, заметно волновался.
— Услышанное мной сегодня, — начал он, решительно отодвинув в сторону сделанные наспех записи, — заставляет серьезно задуматься. Чего греха таить, я и сам прежде недооценивал вреда такого явления, как анонимки. Думал так: поступил анонимный сигнал о злоупотреблениях руководителя — чего здесь плохого. Не подтвердилось — списали в архив, подтвердилось — приняли меры. Вроде бы в порядке вещей. Однако, как показала история, происшедшая на вашем заводе, не все так просто, как кажется. За вполне естественным желанием вышестоящего руководителя проверить поступивший сигнал мы порой забываем о человеке, которого проверяем. Мы забываем, что у него есть сердце, мозг, нервы, что любое несправедливое обвинение безвозвратно подрывает его здоровье, авторитет. Оклеветали Кулешова, и, пожалуйста, результат: мы едва не потеряли добросовестного, знающего специалиста. Низкие люди, использовавшие создавшуюся на заводе ситуацию в личных карьеристских целях, сами изжили себя. Они бы не посмели быть сейчас на этом парткоме, взглянуть в глаза собравшимся здесь. Их имена надо выбросить из головы, но не забывать полученного урока. А теперь, товарищи, подумаем, как поправить положение, в какой форме донести случившееся до отчетно-перевыборного собрания. На повестке дня сейчас особо остро станет вопрос, выполнения заводом плана, ибо мы не можем позволить в дальнейшем…
«Все говорит правильно, — думал Вершинин, — и главное, что на первое место ставит судьбу человека. Хотелось, чтобы так думали все…»
— Для избрания в новый состав парткома мы хотим рекомендовать отчетно-перевыборному собранию следующие кандидатуры, — прервал его мысли женский голос, и он прислушался к словам худенькой женщины.
Сначала перечислялись имена, не знакомые Вершинину. Потом он услышал фамилию Кулешова. Говорившая интуитивно сделала большую паузу. Члены парткома одобрительно зашумели, а парень с комсомольским значком даже привстал и хотел что-то сказать в поддержку кандидатуры директора, но его усадили назад. По всей вероятности, он был известен своей экспансивностью. У Вячеслава отлегло от сердца. История с Ефремовой не выходила у него из головы.
— Лубенчиков, — услышал он новую фамилию и с интересом стал наблюдать за реакцией собравшихся.
В зале установилась тишина. Молчали в президиуме. Охочий рассматривал замысловатую люстру на потолке, и только Слепых нервно постукивал костяшками пальцев по столу.
Вершинин старался не смотреть на Лубенчикова, понимая, как трудно ему сейчас.
— Я.. — сказал секретарь парткома осипшим голосом, с трудом приподнявшись со стула. — Я прошу не выдвигать мою кандидатуру в новый состав парткома… Болезнь… и прочее…
Он сел.
Женщина, выдвинувшая его кандидатуру, растерянно посмотрела на президиум.
В тишине гулко прозвучали сказанные вполголоса слова парня с комсомольским значком: «Вот ведь опять не хватило мужества назвать вещи своими именами».
Лубенчиков вздрогнул и вобрал голову в плечи. Рюмин одобряюще прошелся взглядом по сидящим, словно хотел сказать: «Что же молчите? Решайте».
— Я думаю, надо удовлетворить просьбу товарища Лубенчикова, — вдруг решительно сказал Охочий.
— Я свое мнение уже высказал, — поддержал его Слепых. — Давайте голосовать.
Все члены парткома проголосовали единогласно. Напряжение сразу спало, люди задвигались, зашевелились. И все-таки каждый из них избегал смотреть на Лубенчикова.
С парткома выходили вместе с Охочим.
— Мавр сделал свое дело, мавр может уходить, — пошутил Вячеслав.
— Дело вы действительно сделали огромное, — без улыбки сказал Охочий. — Сложно было разрубить такой узел, но вы его разрубили. Однако этого мало. О случившемся на нашем заводе знают только у нас, а надо, чтобы знали все.
— Вы правы, — согласился Вячеслав, — и я сделаю это. Я напишу статью в областную газету, где расскажу, кто такие Чепурнова и компания, и так ли они безобидны.
— Напишите. Пожалуйста, напишите. Вы даже себе не представляете, как нужна такая статья.
— Собственно, почему статья? — разгорячился Вячеслав. — Я напишу фельетон. Он будет называться… «Искренне болеющий».
Их догнал Лубенчиков. Шел он странно, бочком.
— Всего хорошего, товарищ Вершинин, — поклонился он и протянул руку.
Вячеслав суетливо подал ему свою и ощутил вялое рукопожатие.
Домой Вячеслав вернулся в приподнятом настроении. Он даже пожалел, что еще находится в отпуске и не может сейчас же рассказать все скептику Грише Салганнику.
— Ты весь светишься, — заметила Светлана при его появлении.
— Есть основания, — горделиво ответил он и рассказал ей, как проходило заседание парткома.
— Я получил моральное удовлетворение, когда припер к стенке Чепурнову, но сейчас мне приятней вдвойне, ибо увидел, как все это преломилось в сознании многих людей, причем заметь — от рядовых до крупных руководителей, — сказал Вячеслав.
— Я все понимаю и рада за тебя, — улыбнулась Светлана, — скоро обиженные будут ходить к тебе домой, как к частному детективу. Сегодня уже дважды звонила одна женщина.
— Кто такая?
