Меня мало интересуют «Идущие вместе», и мне хорошо известны все версии того, куда и зачем они идут.
Несколько больше, в силу ряда обстоятельств, меня интересует Владимир Сорокин, человек, безусловно, умный, писатель, безусловно, талантливый, произведения которого, однако, читать у меня нету сил (после моего знакомства с полными текстами «Нормы» и «Сердец четырех» и некоторыми отрывками из последующих его романов). Особенно меня заинтересовало то, почему в ходе последнего скандала Сорокин перешел на совсем не утонченный спор, стал обзывать оппонентов пошлейшим (писатель не может этого не чувствовать) словечком «совок» и даже начал, сам не замечая этого, оправдываться: в некоторых моих новых произведениях нет ни слова мата.
Причины могут быть три. Испугался. Достали. Чувствует уязвимость своей литературной, а главное — человеческой позиции. Надо думать, не испугался. Надо думать, отчасти достали (хотя хулитель
— больший предвестник славы, чем обожатель). Но главная причина — чувствует уязвимость своей позиции.
Всё, что будет далее, мне даже как-то совестно писать для просвещенной публики. Всё ведь и без меня известно. Однако же — надо.
То, что культура, а Сорокин претендует на то, чтобы быть человеком культуры, есть система табу, запретов, не мною сказано. Но этот закон — тот Закон, что выше УК, — к себе почему-то почти никто не прикладывает.
Запреты эти накладываются на нас нами самими (а не Конституцией или УК) как свободными людьми, а потому культурным человеком нельзя стать, соблюдая только Конституцию, УК и другие писаные законы.
КАЖДЫЙ ВОЛЕН ПИСАТЬ ЛЮБОЕ СЛОВО НА ЛИСТЕ БУМАГИ, НО НЕ ЛЮБОЕ СВОБОДЕН ПУБЛИКОВАТЬ - И ЭТО ЕСТЬ ГРАНИЦА, ОТДЕЛЯЮЩАЯ ЦИВИЛИЗОВАННОГО ЧЕЛОВЕКА ОТ ВАРВАРА, КУЛЬТУРНОГО - ОТ ДВОРОВОГО ХУЛИГАНА.
Художник волен писать любую натуру, но выставлять свободен лишь то, что не развращает и не варваризирует общественные вкусы.
Границы свободы постоянно раздвигаются, но не могут быть раздвинуты до отсутствия всяких
границ.
Художественная литература есть то, что может быть преподано
481
детям в школе. Это тоже закон культуры, ибо иным способом, кроме как передачей из поколения в поколение, культура жить не может. Ее нет там, где есть нечто, что нельзя передать своим детям. Пусть с изъятиями, вызванными детским возрастом, — двух-трех слов, двух-трех страниц. Но не всего текста!
Что должны сделать родители, если учитель в школе начнет зачитывать детям страницы Сорокина? Потребовать увольнения учителя? Но это возможно только в том случае, если учитель ругается на уроках матом. А он скажет, что читает литературное произведение. Но ведь получается, что это одно и то же.
Если голый человек бегает по улице, то нужно отвернуть ребенка и сказать, что это сумасшедший. Но если этот человек намеренно бегает вокруг ребенка или там, где ребенок может быть — а ребенок свободен, не менее творца, ходить по любым улицам, то бегающий нагишом должен быть палкой загнан в полицейский участок.
«Идущие вместе» в нашем свободном обществе имеют ничуть не меньше прав на свободу своего возмущения варварским поведением, особенно поведением тех, кто даже открыто не провозглашает, что он за варварство как новую, более прогрессивную стадию цивилизации.
Каждому прогрессисту вольно возмущаться ретроградством ретрограда, но и каждому ретрограду вольно в свободном обществе возмущаться прогрессизмом прогрессистов.
Если ты настолько свободен, что употребляешь лошадиными дозами обсценную лексику, то будь не менее свободен в признании свободы и права других послать на х.. твою свободу.
Иначе из писателя ты превращаешься в некоего поп-журналиста, который, обалдев от счастья, что попал на первый телеканал, выматерился в эфире. И этот — тоже прогрессист? А разве не просто хам, прекрасно понимающий, что и зачем он делает. И знающий границу, отделяющую человека культуры от хама. Однако главное в его знании — то, что за хамство сегодня больше платят. Но цена, в об-щем-то, не категория культуры. Хотя и существуют аукционы «Сотбис» и «Кристи».
Два последних — главных — замечания. Если бы Николай Гоголь вместо повести «Нос» написал повесть с другим названием, что, по мнению многих, он и имел в виду, перестал бы Гоголь быть одним из величайших писателей мира, а «Нос» — одним из величайших произведений мировой культуры? Мне ответят — конечно, не перестал бы.
482
Ибо были еще «Мертвые души», «Ревизор», «Женитьба». Но дело в том, что человек, даже по- гоголевски написавший повесть «X..», не мог бы написать «Мертвые души». Это был бы просто офрей- дизированный Барков в прозе. Барков, но не Пушкин. Это и есть граница культуры.
И, наконец, о цензуре.
Это только кажется, что она приходит тогда, когда ретрограды настолько наберут силу, что заставят Кремль ее ввести. Или сами засядут в Кремле. Нет.
ЦЕНЗУРА ЧАЩЕ ВСЕГО - В 90 СЛУЧАЯХ ИЗ 100 - ПОЯВЛЯЕТСЯ ТОГДА, КОГДА ОБЩЕСТВО ВПОЛНЕ СТИХИЙНО, ПОДСОЗНАТЕЛЬНО ПРИХОДИТ К ТОМУ, ЧТО ДАЛЬНЕЙШАЯ ПЕРЕДВИЖКА ГРАНИЦЫ, ОТДЕЛЯЮЩЕЙ КУЛЬТУРУ ОТ ВАРВАРСТВА, ЧРЕВАТА РАЗРУШЕНИЕМ КУЛЬТУРЫ ВООБЩЕ. ТОГДА ЦЕНЗУРА ПРИХОДИТ САМА. БЛАГОДАРЯ НЕ «ИДУЩИМ ВМЕСТЕ», А ТЕМ ХУДОЖНИКАМ (РЕАЛЬНЫМ И КУЛЬТОВЫМ, ТО ЕСТЬ НАИБОЛЕЕ ЗАРАЗНЫМ) И ИХ ПРИЛИПАЛАМ-ЖУРНАЛИСТАМ, КОТОРЫЕ НЕ ЗНАЮТ, НЕ ПОНИМАЮТ СВОЕЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ПЕРЕД ОБЩЕСТВОМ.
P.S. Лично я считаю, хотя понимаю, что это и немодно, и внешне не прогрессивно, что до необходимости введения цензуры (в современных, не николаевских формах) в области культуры (не политики) мы уже дошли. И с удовольствием бы (в силу осознания общественной необходимости этого) возглавил бы Цензурный Комитет. Тогда, кстати, может быть, у нас появились бы новые Гоголи и Пушкины. Ибо художник, который считает, что ему можно всё, не рождает ничего.
P.P.S. Кстати, Владимир Сорокин конечно же не пишет порнографию.
В этом он прав. Но сути дела это не меняет.
Российская газета 30 октября 2002 г.
483
Раздел 7. «ДЕЛО НТВ», ИЛИ БОЛЬШАЯ МЕДИЙНАЯ ВОЙНА
ДОСЬЕ ТРЕТЬЯКОВА
Следующие далее тексты — подборка моих статей, опубликованных в «Независимой газете» с февраля 2000 года по май 2001 года и посвященных Большой медийной войне, то есть борьбе между Кремлем и медиаимперией Владимира Гусинского, которую правильнее было бы назвать (и я ее так называю) олигополией, ибо она объединяла подконтрольные или принадлежащие Гусинскому финансовые, политические и собственно медийные структуры.
В отличие от тех тематически разбросанных статей, что собраны в шестом разделе, я предлагаю рассматривать статьи раздела седьмого как единый текст, описывающий (иногда день за днем) действия противоборствующих в Большой медийной войне «вражеских армий». Предложение мое вполне логично, так как в печатных СМИ того периода никто, кроме меня, не комментировал эти события так регулярно и так подробно.
В чем смысл републикации когда-то актуальных (злободневных) газетных текстов в учебнике журналистики? Осмелюсь утверждать, что в данных статьях не только фиксируется история того периода наиновейшей русской журналистики, который в наиболее очевидной форме обнажил все ее проблемы, но и содержатся некоторые теоретические обобщения, касающиеся журналистики в целом. Обобщения, рожденные той же злобой дня, а потому, может быть, наиболее точные.
Фактически данная совокупность текстов есть спонтанно, то есть не специально, или даже случайно
