А если в условиях задачи мы еще введем различие в личностных установках (например, кто-то считает, не признаваясь в этом публично, восточных людей склонными к обману), если присутствует конфессиональный фактор (журналист — выходец из мусульманских слоев, даже сам не будучи правоверным мусульманином; или, наоборот, православный, считающий, что цель боевиков — распространение по всему югу России ислама) и т. д.?
Как журналисты выходят из этой коллизии, то есть ситуации, когда ряд его внутренних установок вступает в конфликт с установками, привнесенными извне? Вариантов действия немного, всего три:
• не подчиниться внешним установкам;
• подчиниться и действовать так, как того требует корпорация;
• подчинившись внешне, пытаться подспудно либо проводить свою линию, что мало реально, либо, скорее, понемногу саботировать основную линию издания.
Не подчиниться — значит уйти, покинуть данное СМИ. Это легко сказать, труднее сделать. Точнее, до недавнего времени в России, где СМИ чаще создавались, чем гибли, этот выбор было сделать не слишком трудно, но те времена уже прошли.
Большинство подчиняется, время от времени фрондируя против линии СМИ, в котором работают.
Кстати, абсолютное большинство уходов из редакции, которые я сам пережил как главный редактор «Независимой газеты» за одиннадцать лет руководства ею, были уходы из-за низкой зарплаты, а не по «идейным» соображениям.
Лишь одна журналистка сказала мне, что уходит из принципиальных соображений (установка): она не может работать в
252
издании, где печатается лидер КПРФ Геннадий Зюганов. Это было настолько оригинальное и неожиданное заявление, что я впервые вступил в дискуссию с тем, кто уходит: но это же принцип «Независимой», мы даем трибуну всем, и коммунистам, и антикоммунистам, а уж саму газету никак нельзя назвать прокоммунистической. Я ее не уговаривал остаться, тем более что взял себе за правило подписывать заявление об уходе сразу же, как только оно ложится мне на стол. Я возражал, шокированный нетерпимостью этой журналистки, на словах конечно же приверженной идеалам свободы слова.
Это была неплохая, но отнюдь не выдающаяся журналистка. Имя ее вряд ли знает кто-либо, кроме наиболее внимательных читателей того издания, где она в настоящий момент работает, но я оценил ее принципиальность, правда — абсолютно партийную.
Можно или нельзя противостоять корпоративным установкам (если, конечно, ты с ними не согласен и они не стали твоими собственными)? Это удается крайне редко и очень немногим. Приведу в качестве иллюстрации (здесь не подходит выражение «в качестве примера», ибо второй смысл этого оборота — «в качестве примера для подражания») свой случай. Просто потому, что он известен мне в деталях.
С осени 1995 года Борис Березовский финансировал издание «Независимой газеты», считаясь ее владельцем. Я был ее главным редактором и генеральным директором (руководителем предприятия) и много писал в ней.
То есть я одновременно выступал как человек, который: (1) формировал профессиональные установки для сотрудников «Независимой», (2) прямо или косвенно транслировал журналистам корпоративные установки «владельца» газеты, (3) сам выступал в качестве журналиста, который должен был принимать или не принимать эти установки.
Наши с Березовским взгляды по многим вопросам расходились, но по многим — совпадали. В силу ряда причин, о которых я скажу тогда, когда буду рассказывать о профессии главного редактора, это долгое время не создавало неразрешимых проблем. Во всяком случае я писал и печатал в «Независимой» то, что хотел.
253
Однако весной 2000 года на страницах «Независимой» я заявил, что, по моему мнению, все олигополии должны быть разрушены — что олигополия Гусинского, что олигополия Березовского. Это был вызов. Какой бы статус как создатель «Независимой газеты» и достаточно известный и влиятельный журналист я не имел, это конечно же был экстраординарный шаг. В газете, финансируемой Березовским, я написал, что его медиаимперия, жемчужиной которой было ОРТ, должна быть разрушена. Такое не проходит бесследно, не забывается и не прощается.
Осенью того же года в моем присутствии и присутствии ряда других руководителей контролируемых им СМИ, Березовский как бы между прочим бросил фразу, что издание, которое требует, чтобы у него отняли ОРТ, не может находиться в его холдинге и, возможно, будет продано. Конечно, это было предупреждение лично мне, хотя некоторое время Березовский и пытался найти покупателя на «НГ», но не сходился с претендентами в цене.
Весной 2001 года стало очевидным, что мы радикально расходимся с Березовским и в оценке политики Путина. Я ее в целом поддерживал, критикуя по некоторым направлениям. Березовский к тому времени уже не поддерживал Путина ни в чем. Само по себе это было нонсенсом, но я еще обострил ситуацию, опубликовав сочиненный мною «Разговор Березовского с Путиным», из которого было ясно, кто, на мой взгляд, победит в этой полемике, а главное — в реальной жизни. То есть предсказал поражение Березовского.
Все наши установки окончательно и публично оказались противопоставленными друг другу. Через неделю после публикации «Разговора» Березовский сообщил мне о том, что принял решение снять меня со всех постов в «Независимой», главное — с поста редактора «НГ». То есть профессиональные установки в этой газете должен был создавать кто-то другой. И ясно, что они расходились бы с моими.
Однако, действуя на первом этапе «интеллигентно», он предложил мне стать председателем Совета директоров акционерного общества «Редакция "Независимой газеты"» — на срок, который я посчитаю для себя возможным. При этом мне полагалось: 300 000 долларов единовременно, ежемесячный оклад в 10 000 долларов, кабинет, секретарь, машина с персональным водителем.
Много это или мало, каждый может оценить сам. Но в принципе это была плата за то, чтобы я, не определяя больше курс «Независимой», одновременно своим именем освящал то, что из нее будут делать без меня.
Я отказался. Главная причина — нежелание участвовать в разрушении своего детища. Не во славу себе я привожу этот пример. А чтобы сказать следующее.
Что позволило мне поступить принципиально, руководствоваться в своем выборе только личной, профессиональной (интересы «Независимой», как я их понимал) и гражданской (интересы страны, как я их понимал) установками? Два фактора, один из которых чисто материальный. Во-первых, я был уверен, что у меня будет возможность выступать в иных СМИ, высказывая свою, а не чью-то позицию. Во-вторых, я был достаточно обеспеченным человеком и не сомневался, что смогу поддержать уровень благосостояния своей семьи, работая в другом месте.
А если бы не было второго фактора? Если бы роль главы семьи, возникающая на основе ее семейная установка не подкреплялись бы моей уверенностью (уверенность, кстати, это далеко не гарантия) неплохо зарабатывать и дальше? Как бы я поступил?
Надеюсь, что так же. Но утверждать этого не могу.
Оставаясь последовательным сторонником свободы печати, сторонником профессиональной независимости и человеческой и гражданской принципиальности журналиста, я считаю, что не менее фундаментальным императивом деятельности журналиста является и семейная установка.
Журналист не хочет бросать свою профессию (да часто и не может, ибо не умеет ничего другого). И одновременно он не имеет права допустить, чтобы его детям нечего было есть, не на что было получать образование. Ответственность журналиста как журналиста велика, но по сути она равнозначна его же ответственности как главы семьи. И никто не может осудить человека, который вынужден сделать выбор не в пользу принципиальной журналистики.
О моральных проблемах в журналистике я уже говорил подробно, но в свете тематики данной лекции я призываю всех, кто судит журналистов (в их профессиональной среде или вне ее), помнить, что журналисты — тоже люди. Утверждение 6а-
