нальное, но тем не менее актуальное. Даже несмотря на то, что своей требовательностью к другим журналисты сами провоцируют завышение требований к себе.
Мало кому в жизни, в журналистике в том числе, удается гармонизировать исполнение всех своих социальных ролей, добиться непротиворечивого, бесконфликтного взаимодействия всех установок, порожденных этими ролями. Либо компромиссы, либо жертвование чем-то - иного варианта чаще всего нет. И, лишь достигнув очень большой известности и авторитета, а равно материальной независимости, журналист может действовать абсолютно принципиально.
Другой вопрос - как он приобрел известность, авторитет, а главное - финансовую независимость.
Мы несколько увлеклись чисто материальной стороной дела, хотя и без нее в системе ролевых установок журналиста достаточно коллизий.
Приведу еще один пример из своей практики.
Однажды я снял из книжного приложения к «Независимой газете» статью, которая, на мой взгляд, совершенно откровенно пропагандировала так называемую психоделическую литературу, а проще говоря, литературу, воспевающую потребление наркотиков. Статью за моей спиной пытался поставить в газету один из ее сотрудников.
Этот пример прямой редакторской цензуры, кстати, вскоре был освещен в некоторых изданиях, «интеллектуально» обслуживающих наркомафию. Я, естественно, был разоблачен в этих изданиях как душитель свободы слова и печати.
Какими установками я руководствовался?
Эгоистической, личной — я против пропаганды наркотиков в любом виде, чем бы и кто бы ее не оправдывал. Как человек я считаю, что запрет в этой сфере — и самая моральная, и самая эффективная мера.
И гражданской установкой — ибо любые формы борьбы с наркоманией считаю отвечающей национальным интересам страны.
И я сознательно проигнорировал профессиональную установку на свободу печати. Ибо не считаю ее абсолютной жизненной ценностью.
Однако в данном случае мне гораздо интереснее, какими установками руководствовались те, кто пытался за моей спиной протащить эту статью в газету. Конечно, свобода печати в данном случае это только оправдание, прикрытие.
Сомневаюсь, что здесь был прямой коммерческий интерес, хотя и не исключаю этого. Вряд ли действовала семейная установка. Не думаю, что редактор статьи, который ставил ее в номер, исходил из гражданской установки, то есть убежденности в том, что людей нужно приучать к наркотикам. Остается либо эгоистическая, личностная установка — редактор являлся адептом психоделической культуры, точнее — наркокультуры. Либо это была установка корпоративная, но не корпорации данного СМИ, а иной, той, в которую вне стен редакции был включен редактор статьи. Формально или неформально — неважно. Скорее всего, как я уже отметил ранее, редактор относился к числу тех, кто «интеллектуально», пусть даже бескорыстно (в смысле отсутствия прямого меркантильного интереса), обслуживает наркобизнес.
Этот пример, отнюдь не исключительный, хорошо показывает актуальнейшую и острейшую проблему современной журналистики — постоянное, повседневное, систематическое и целеустремленное внедрение интересов отдельных от журналистики корпораций в содержание текстов и образов, производимых в СМИ. Причем если в прошлом каждая сторонняя корпорация пыталась внедряться в СМИ самостоятельно, то ныне создана специальная индустрия, обслуживающая интересы сторонних корпораций в не принадлежащих им СМИ — это система PR, которой я вынужден буду посвятить отдельную лекцию.
Вот, кстати, почему я не считаю свободу печати и слова абсолютной ценностью. Именно потому, что абсолютная ценность — это то, в чем никто не может иметь преимущества, кроме самых талантливых. Жизнь — почти (и здесь возможны оговорки) абсолютная ценность. Преимущества здесь объективно у самых талантливых в смысле жизнеспособности, то есть самых здоровых. И так далее — не буду подробно развивать эту мысль.
Но если свобода слова и свобода печати - в нынешних, по крайней мере, условиях - не могут быть обеспечены всем, более того, с помощью индустрии пиара они очевидно и регулярно используются в
интересах не только журналистики как профессии, которой общество делегировало обязанность говорить его голосом, не только самого общества в целом или всех значимых его групп и слоев, не только в интересах государства, то есть института, официально представляющего интересы построившего его общества, а в интересах многих других, как правило, хорошо обеспеченных деньгами корпораций, в том числе и прямо антиобщественных, например - преступности, то свобода слова может и должна иметь исключения.
Где? Вот самый сложный вопрос.
Вопрос сложен — ответ прост.
Там, где речь идет о национальных интересах, то есть интересах данного общества как такового, данного общества в целом.
Эти исключения из принципа свободы слова и особенно свободы печати не только могут и должны быть — они есть, они даже зафиксированы в законах разных стран. Вспомните, что я говорил в
своих тезисах о свободе печати.
Но то вещи хоть вроде бы и известные, однако нечасто называемые своим именем, то есть исключением из принципа свободы печати, не афишируемые и широко не обсуждаемые. Кроме того, что всегда дискутируется — чаще, правда, законодателями и философами, чем журналистами: где именно должны проходить границы этих официально (законодательно) закрепленных исключений?
А вот что дискутируется, на что у каждого есть свое мнение, так это есть ли у государства право определять, формулировать и навязывать обществу (через СМИ в том числе) понимание национальных интересов и их границ? Что существует военная или государственная тайна — с этим все более или менее согласны. А вот что такое борьба с наркоманией, преступностью, насилием и т. д.? Является ли это борьбой за национальные интересы или нет — об этом спорят, причем весьма яростно и, соответственно, тенденциозно. Эти споры и ведутся через СМИ, и касаются СМИ непосредственно, гораздо непосредственней, чем любых других социальных институтов, ибо
ВСЯКАЯ ФИКСАЦИЯ НОВОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ИНТЕРЕСА НЕМИНУЕМО НАКЛАДЫВАЕТ ОГРАНИЧЕНИЯ НА ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЙ ПРИНЦИП ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ЖУРНАЛИСТИКИ - СВОБОДУ СЛОВА И СВОБОДУ ПЕЧАТИ.
258
Эта проблема актуальна еще и потому, что зафиксированные в многочисленных документах демократические ценности, как теперь уже ясно всем, сплошь и рядом противоречат друг другу. Наиболее яркий пример — право наций на самоопределение и принцип целостности государства. Каждому, в том числе каждому, кто выступает в СМИ, всегда сыщется, на что опереться, отстаивая свою позицию.
Я формулирую следующий парадокс свободы печати (а шире — демократии), непосредственно связывающий ее с проблемой определения национальных интересов и реализации их в определенной политике:
ЕСЛИ С ПОМОЩЬЮ СВОБОДЫ ПЕЧАТИ (ИЛИ ДЕМОКРАТИИ) БОЛЬШИНСТВО РЕШИТ, ЧТО РОССИЮ КАК ГОСУДАРСТВО НУЖНО ЛИКВИДИРОВАТЬ, ЧТО ДОЛЖНЫ ВЫБРАТЬ ГРАЖДАНЕ (И ВЛАСТИ) РОССИИ - СВОБОДУ ПЕЧАТИ (И ДЕМОКРАТИЮ) ИЛИ СТРАНУ?
Над этим парадоксом стоит задуматься всем, но особенно тем, кто каждодневно и по любому случаю клянется в верности свободе печати, безграничной объективно и никем не лимитируемой субъективно.
Простое, но мнимое, решение парадокса по известной англосаксонской формуле — если бы я выбирал между свободной прессой и правительством, то я бы выбрал свободную прессу, не пройдет. Речь не о выборе между свободной прессой и правительством, а о выборе между свободной прессой и страной. А это — колоссальная разница.
Национальные интересы и их сочетание с принципами свободы слова и свободы печати — большая тема. Главная сложность здесь в том, что общественное согласие по проблеме национальных интересов, в том числе касающихся соответствующих ограничений свободы слова и печати, возможно только при двух
