что они не зависят ни от обстоятельств, ни от вас». Скорое будущее показало истинную цену этому страстному бреду: все угасло как раз очень быстро – стоило Наталье Николаевне выйти второй раз замуж.
Впрочем, она не принимала всерьез во внимание излияния стареющего ловеласа. Но Вяземский считал, что Пушкина ведет с ним какую-то завуалированную любовную игру: то приближает его, то отталкивает. Он приписывал ей изощренное кокетство, «покорнейшей и преданной жертвой» которого становился. Это оскорбляло уставшую, совсем иными мыслями занятую женщину. Ей надоела эта опека, нотации, нравоучения, продиктованные эгоизмом.
Не однажды Пушкина пыталась ввести чувства князя в те русла, которые бы давали ей возможность во имя прошлого не портить с ним отношения. Она не раз убеждала его, что не дала ни малейшего повода думать о ней дурно: «...не моя вина, если в голову вашу часто влезают неправдоподобные мысли, рожденные романтическим вашим воображением, но не имеющие никакой сущности». Ограждавшему Наталью Николаевну от мнимых и реальных поклонников, Вяземскому, надо сказать, везло. Сердце прекрасной вдовы, как она сама признавалась своим близким друзьям, оставалось спокойным.
Мы даже не представляем, от какой мелкой, ничего не значащей случайности зависит наша судьба. Если бы человек нашел время и желание вникнуть в этот несомненный факт, он был бы глубоко потрясен: неужто его драгоценная, единственная жизнь, на обустройство которой он затрачивает столько сил, в сущности, игрушка, порой совершенно не замечаемых нами на удивление мелких обстоятельств?
Разве мог знать генерал Ланской, что, убегая за пределы Отечества, от вконец измучивших его отношений с любовницей, отправляется навстречу своему счастью, ожидавшему его именно в России? Как быстро все то, что годами, даже десятилетиями ему казалось самым важным и неизменным, сойдет на нет, как будто его никогда и не было – стоило оказать пустяковую любезность давнему знакомому?
А Наталья Николаевна? Молодая женщина, но уже во вдовстве успевшая прожить больше, чем в непростом супружестве с Пушкиным, думала ли она, что жизнь еще не кончена и надо немного потерпеть? Хотя правду сказать, у нее голова от всех забот и неприятностей – «ей-Богу, но так иногда жутко приходится» – шла кругом.
...Все лето 1843 года Наталья Николаевна проболела. Осенью же пришло известие о смерти во Франции старшей сестры Екатерины – той самой, что вышла замуж за Дантеса. Хоть отношения между ними были разорваны, несомненно, это печалью отозвалось в ее сердце.
Неведомый вдове генерал Ланской тоже переживал не лучшие времена. Отношения с госпожой Полетикой зашли в тупик. Нравственно и физически сильный, сдержанный человек чувствовал себя так дурно, что, выпросив отпуск, скрылся из Петербурга.
Ему казалось, что в отдалении от женщины, принесшей ему столько страданий, он развеется, поуспокоится и, возможно, даже воспрянет духом.
Однако человек всегда носит свое несчастье при себе. В Баден-Бадене Ланского продолжали одолевать горькие мысли. Единственной отдушиной для него было общение с давним знакомцем Иваном Николаевичем Гончаровым, который тоже оказался на этом курорте, надеясь подлечить здесь болезненную жену.
Ланской и Гончаровы за это время сердечно сошлись. Но у генерала отпуск кончался. Супруги с сожалением прощались с ним. Узнав, что генерал возвращается прямо в Петербург, Иван Гончаров попросил его завезти письмо и посылку жившей там сестре Наталье Николаевне. Генерал, конечно, взялся выполнить поручение.
В столице он без труда нашел квартиру Пушкиной, которая стараниями тетки-фрейлины перебралась с Аптекарского острова ближе к центру города и занимала квартиру возле Конюшенного моста, недалеко от того дома, где жила с Александром Сергеевичем.
Ланской не оставил ни записей, ни воспоминаний. Мы можем только догадываться о впечатлениях его первого визита к Наталье Николаевне. Наверняка за общим разговором, рассказом о баденских знакомствах, тамошнем житье-бытье и родилось то неясное, необъяснимое, чего не высказать словами и что привело его в дом вдовы еще и еще раз – благо, он в знак благодарности получил приглашение бывать у нее.
Уже наступила зима, выпал снег, запорошив чугунную решетку вдоль Мойки, мост через нее, крыши окрестных домов, а Ланской проторенной дорогой все спешил в семейство Натальи Николаевны.
Петр Петрович не без удивления открыл для себя, что чары его старинной пассии и все, что недавно имело над ним сильную власть, рассеиваются, как холодный туман в лучах разгоравшегося погожего утра. Ему стало ясно, что он может любоваться и восторгаться другой женщиной, вблизи которой он наконец-то почувствовал себя тем, кем был на самом деле: волевым человеком, способным изменить к лучшему не только свою судьбу, но жизнь этой грустной красавицы.
Новая любовь взрастала на пепелище, но от этого Ланской, быть может, еще с большим вниманием лелеял эти хрупкие ростки. Когда-то пропущенное из-за очевидной несуразности мимо ушей высказывание ветреной Идалии, теперь казалось ему единственно верным и дельным из всего того, что он слышал от этой лживой женщины: «...во всем мире существует только одна женщина, способная составить ваше счастье, – это Наталья Пушкина, и на ней-то вам следовало бы жениться!»
Спасибо, Идалия! Он уже и сам приходил к мысли, что ему пора покончить со своей холостяцкой жизнью. Дети Натальи Николаевны не пугали его. Сам выросший в большой семье среди братьев и сестер, где все были дружны между собой, он, пожалуй, видел даже Божье провидение, что ему, нынче одинокому, посылается разом все, без чего жизнь человека грустна и ущербна: жена, ребятишки, словом, полное семейство.
И все-таки Ланской постарался все хорошенько обдумать и взвесить, зная, что шаг его будет решительным и бесповоротным. Определенную тревогу внушало то, что не только миллионов, но и просто вполне надежного материального запаса у него не имелось. Собственное состояние, которое лежало в основе благоденствия дворянина, у Петра Петровича было незначительно. Он считался помещиком средней руки, имея две небольшие усадьбы в Новгородской и Псковской губерниях и около пятисот душ крепостных.
Но Ланской был свободен от страсти к мотовству, кутежам, картам, которые могли превратить в пыль наследства нескольких поколений. Одному ему, человеку скромных потребностей, имеющегося хватало с избытком. Конечно, у Ланского было еще генеральское жалованье, однако из одного жалованья двух не сделаешь.
Беспокоило Петра Петровича и то, что, по некоторым предположениям, его должны были перевести служить далеко от Петербурга, в настоящее захолустье. Как там учить детей? Он уже знал, что на первом плане у Натальи Николаевны стоят интересы ее потомства, поэтому смену местожительства относил к разряду совершенно неподходящих для нее обстоятельств. Раздумья и раздумья, сомнения и сомнения.
