Между тем длинноносый официант, согнувшись, продолжал искать непослушную горошину. Как нарочно, она покатилась под буфет и остановилась рядом со мной. Если официант заглянет под буфет, он не сможет не заметить меня. Тогда меня не спасёт даже землетрясение. Надо что-то делать!
Я осторожно толкаю горошину в его сторону. Он её замечает, наклоняется за ней — но злополучная горошина выскальзывает у него из пальцев и снова катится ко мне. Будто я гороховый магнит! Официант сует руку под буфет. Отползаю назад, насколько позволяет тесное пространство, — и всё-таки он пальцем дотрагивается до моих усов. Ой как щекотно! Я сдерживаюсь изо всех сил, но ничего не могу с собой поделать и громко чихаю: а-а-а-а-апчхи! Только бы он не услышал! Увы... Рука в перчатке хватает меня за хвост и с силой тянет из-под буфета.
Ужасно больно, когда тебя тащат за хвост! Обезумев от боли, я пытаюсь хоть за что-нибудь ухватиться зубами и когтями, вцепляюсь в персидский ковер, а потом в вышитую скатерть, которая свешивается почти до пола, — и тяну её на себя вместе со всеми тарелками, блюдами, ножами, вилками, бокалами, супницами, шампанским и фруктами. Гости вскакивают, уворачиваясь от разлетающейся посуды. Срываясь с места, министр труда задевает стулом официанта, тот на секунду выпускает мой хвост, и я прыгаю ему на голову. Ещё прыжок — и я уцепляюсь за хрустальную люстру. Она начинает раскачиваться взад-вперёд, как маятник. Министр общественного порядка забирается на стол, чтобы снять меня с люстры, но тут его брюки вспыхивают от клубники фламбе. Премьер-министр, демонстрируя отменную реакцию, бросается тушить пламя, опрокидывает с размаху на министра ведёрко для шампанского, но попадает в директоров «МыКаЛо». Близнецы как раз прицелились в меня куском торта каждый — и тут ледяная вода в глаза! Они проклинают всё на свете и, понятно, промахиваются. Оба куска приземляются на физиономии Гульельмо Делагопы. То ещё зрелище: голова во взбитых сливках, а вместо глаз — две вишенки. В это время метрдотель приносит стремянку, чтобы достать до люстры, один официант извлекает банан, застрявший в носу у министра юстиции, а другой пытается разрубить меня на куски секирой из коллекции редкого оружия Делагопы. Но секира задевает электропровод от люстры, и официанта бьёт током. На помощь ему спешат ещё двое — и вот уже от всех троих рассыпаются голубоватые искры.
Я уже мало что соображаю... Прыгаю с люстры на стол, в этот момент он переворачивается, на меня бросается разъярённый Делагопа, размахивая ятаганом из своей коллекции, но, к счастью, наступает на айвовое желе и растягивается на полу. Ятаган, пролетев мимо меня, разрубает подтяжки обомлевшего от ужаса премьер-министра, и брюки падают с него на персидский ковер, в лужу из брусничного соуса и шампанского. Один из официантов, всё ещё искрящий, как бенгальский огонь, отбрасывает бесхозный бокал — и попадает в венецианское зеркало. Оно разлетается на тысячу осколков.
— Я же вам говорил, что они приносят несчастья! Говорил я вам?!
Это были последние слова, которые я услышал в воцарившемся бедламе.
Я пулей вылетаю из столовой, проскальзываю в кладовую, а оттуда — в сад. Пробегаю по цветущим клумбам — и тут навстречу мне идёт садовник, держа в руках горшок с голубыми гортензиями. Только его мне не хватало!
Ныряю незамеченным в какую-то оранжерею с тропическими цветами. Садовник входит в оранжерею, ставит гортензии рядом с гладиолусами, выходит и закрывает за собой дверь. Ой, кажется, я попался!.. Рыскаю по всей оранжерее — без толку. Ни выхода, ни лазейки.
День проходит, смеркается, рассветает, смеркается снова, а я всё заперт в стеклянной оранжерее. Ужасно хочется пить, и я пью воду из маленькой канавки, а чтобы заглушить голод, жую мясистые листья тропических растений. Почти все они горькие и противные, но некоторые вкусные и сочные, только вот я становлюсь от них сонливым. Хуже того — у меня начинаются видения. Я вижу, как бульдог Булька поёт мне серенады, играя на мандолине; как премьер-министр гонит прямо на меня свой лимузин; как три официанта-жонглера на представлении в цирке подбрасывают горящие шары из клубники фламбе; как мой любимый друг Куцый, Гроза Сковородок, поёт серенады Глории, причём у неё двенадцать хвостов. Я тону, я растворяюсь, я птицей парю в воздухе...
Так проходят дни. И когда садовник в очередной раз открывает дверь, я погружен в такое глубокое забытье, что не способен встать.
И всё-таки я вспоминаю о встрече, назначенной на угольном складе. Пропустить её я не имею права! Я решаю не есть эти листья, чтобы голова оставалась ясной. Голодание даётся мне нелегко, но я держусь. И когда садовник приходит в следующий раз, я готов бежать.
Я надеялся проскочить незаметно, но он меня замечает. От удивления горшок с цветком выскальзывает у него из рук и падает мне на хвост, ещё не отошедший после истории с официантом. Бо-о- ольно! Подскакиваю, вереща, вылетаю стрелой из оранжереи — и только меня и видели.
НЕУДАЧНОЕ СВИДАНИЕ
Глава одиннадцатая,
в которой я устремляюсь искать утешения в объятиях Глории, но не встречаю ожидаемого сочувствия
Убежав подальше от дома Гульельмо Делагопы, я спрятался в канаве, полной жухлых осенних листьев, и стал зализывать свой хвост, который болел нестерпимо. Я был обессилен и сам не заметил, как уснул — глубоким, но беспокойным сном.
Когда я проснулся, то понял, что мне позарез нужно немного ласки. Что скрывать, меня неодолимо тянуло к Глории. Вот уже столько дней из-за череды ужасных событий я пренебрегал моей кисонькой и не давал о себе знать. Она наверняка беспокоится, а может, и дуется. Небось устроит мне трепку.
Ноя ведь не виноват. Я всё ей объясню. Расскажу о своих злоключениях, о пережитых опасностях, о героическом спасении. Представляю, как потрясёт её рассказ о моих подвигах. А потом она исцелит меня нежностями.
Я посмотрел на небо: около полудня. Достаточно времени, чтобы навестить Глорию и потом успеть на угольный склад. И я направился к особняку, утопающему в зелени граната и олеандра.
День был прекрасный. Дети, смеясь, играли во дворах. Молочники развозили бутылки с молоком и оставляли их на пороге домов. Ничто, казалось, не предвещало трагических событий. И всё же предзнаменования можно было заметить повсюду. На перекрёстках бросались в глаза новенькие дорожные указатели:
Витрины газетных киосков пестрели угрожающими заголовками:
