в которой я узнаю, кто рассказал людям из Братства суеверных о собрании на угольном складе
Однажды, гоняясь за жуком на заброшенной железнодорожной станции, я наткнулся в траве на белого кота. Вид у него был больной и жалкий: опухшая морда, мутные глаза, засохшая кровь на ушах.
— Спаси меня! За мной гонятся! — прошептал он еле слышно.
И хотя этот облезлый кот с гноящимися глазами сильно отличался от того красавчика, которого я помнил, я сразу же его узнал.
— Расмин! Это ты?
— Ты меня знаешь? — удивился он. — Мы где-то встречались?
— Какая разница... Пойдём со мной.
И я привёл его в своё убежище — на голубятню. Расмин дрожал от страха и смотрел на меня так, словно я его последняя надежда. Куда делся величественный кот, питавшийся омарами и золотыми рыбками? Когда-то блестящая и гладкая шерсть свалялась комками и прилипла к иссохшему туловищу, хвост был вывернут, одна лапа раздроблена и волочилась по земле. На шее у него болталась грязная ленточка.
Я вспомнил франта с шейным платком в жилете персикового цвета.
— А что поделывает кошачий парикмахер?
— Он теперь собачий парикмахер. Стрижёт пекинесов. Женился на нашей горничной.
— А Глория? Что стало с Глорией?
— Её выдал садовник, — ответил Расмин не сразу.
Я вспомнил садовника, который опрыскивал розы и ударил меня сапогом.
— И что было дальше?
— Её забрали какие-то парни. Замучили её до смерти.
— Что они с ней сделали?
— Утопили в бочке с кипящей смолой. Сначала развлекались, делали из неё зебру — рисовали смолой полоски на её белоснежной шерстке. А потом бросили её в бочку со смолой. Они смеялись, когда она тонула.
— Всё, хватит!.. — я больше не мог слушать. — Ты-то как смог улизнуть?
— Я потерял сознание. Они решили, что я сдох, и бросили меня в мусорную кучу. С тех пор я так и болтаюсь где придётся. За мной постоянно кто-то гонится. Сейчас я еле вырвался из рук домохозяйки, которая пыталась повесить меня за хвост на бельевой верёвке. — Внезапно он замер. — Ты слышишь? Сюда идут! Мы пропали!
— Успокойся, это тебе кажется. Я надёжно тебя спрячу, — заверил я его.
— Правда?
— Правда, Расмин, правда.
— Но откуда ты меня знаешь? Откуда знаешь, как меня зовут?
Пришлось объяснить ему, кто я такой.
Он молчал с таким видом, словно его что-то мучает. Наконец решился.
— Я должен тебе кое-что сказать.
— Что?
— Помнишь расправу на угольном складе?
— Как я могу это забыть!
— Это я.
— Что?
— Я вас выдал.
— Ты?!
— Да. Я их туда привёл. От Глории я узнал о вашем собрании.
— Но почему? Как ты мог?!
— Я думал, Глория не сможет так легко тебя забыть...
Что я мог сказать? Он смотрел на меня со страхом, с раскаянием, с мольбой. Совсем не тот кот, что нас выдал, но его жалкая тень. Бессмысленно было держать на него зло.
— Я хочу есть! — мяукнул Расмин. — Может, у тебя завалялась тут рыбка?
Я вспомнил фарфоровое блюдо с монограммой и чуть не рассмеялся.
— Золотых рыбок нет, но что-нибудь найдём. Жди меня здесь.
Я спустился к реке, устроил засаду и вскоре сумел ухватить две рыбёшки. Одну я съел, а другую, побольше, понёс в зубах Расмину.
Подходя к голубятне, я услышал голоса. Осторожно выглянул из-за кустов. Круглолицый светловолосый мальчик разговаривал, размахивая руками, с дюжим охотником на котов.
— Ты уверен, что видел их здесь? — спросил охотник. В руках у него была дубинка.
— Уверен.
— Где именно?
— Вон там. Рядом с голубятней.
Всё ясно: нас обнаружили. Лучше исчезнуть, пока они меня не заметили.
Я бесшумно скрылся в лесу и выждал пару часов. А когда вернулся на голубятню, в ноздри мне ударил запах горелой древесины. Потом я увидел дым и головешки.
Э-эх... Они сожгли голубятню. Моё убежище превратилось в пепел.
Расмина нигде не было видно. Может, он сбежал. Может, его схватили. Но скорее всего, он сгорел с голубятней.
У меня не было желания есть вторую рыбку. Я положил её на пепел, оставшийся от голубятни, и ушёл оттуда, повесив голову.
На следующий день я услышал экстренный выпуск новостей — из радиоприёмника, который слушали трое охотников с перьями на шляпах, устроившие пикник в тени дуба.
— Две последние кошки получили наконец по заслугам, — торжественно объявил диктор. — Они стали добычей огня в своём укрытии, на старой заброшенной голубятне...
Значит, они думают, что я сгорел. Это хорошо. Меня больше не будут преследовать.
Потом выступил премьер-министр.
— Дорогие сограждане! — заговорил он дрожащим от воодушевления голосом. — Для нашего острова наступила новая эпоха. Благословенная пора счастья, благоденствия, радости и процветания. Правительство объявляет этот день праздником. Сегодня вечером состоятся праздничные гулянья, включающие в себя фейерверк, концерт под открытым небом, танцы и разнообразные представления.
Участники пикника стали аплодировать, подбрасывать в воздух шляпы и с чувством обниматься. Один из охотников отбросил фляжку, схватил ружьё и начал в восторге палить в воздух.
Я прятался весь день, и лишь когда солнце стало клониться к западу, осмелился с оглядкой отправиться на прогулку по крышам города.
На улицах веселился и ликовал народ. Смех, музыка, радостные возгласы, песни... Юноши и девушки водили хороводы, дети пускали с балконов воздушные шары и бумажные самолётики, весёлые клоуны кувыркались и жонглировали на площадях. Люди, которые резали, душили и убивали кошек, гордо вышагивали по улицам, а на груди у них сверкали медали с четырёхлистным клевером в подкове...
Я вернулся в лес. Теперь я ночевал, где придётся — в канавах, на ветвях, в дуплах поваленных деревьев. Каждый раз, заслышав шаги дровосека или крестьянина, я в страхе прятался.
По ночам мне снились кошмары. Снилось, как окровавленный Куцый падает от удара дубинкой, как Грязнуля испускает дух на детской площадке, как изумлённый Мурлыка корчится под кнутом рассвирепевшего кучера, как Агата погружается в яму с известью, как Глория тонет в бочке со смолой, как Расмин пытается выскочить из горящей голубятни... Я вскакивал и задыхался, будто кто-то выкачал воздух вокруг меня.
Порой меня охватывало безмерное отчаяние от горьких воспоминаний. Тогда я представлял себе, как
