психологией.
«Я бы не завел этот скользкий разговор с кем-либо другим, — сказал Сципион, — но ты не Мандоний, и боги определили тебе судьбу совсем иного масштаба. В мире грядут большие перемены. В частности — в Африке, где Карфаген вынужден будет распрощаться с доминирующим положением, ибо сам беспредельной ненавистью к нам своих Ганнибалов, преступающей все допустимые в борьбе за первенство между государствами границы, навлек на себя великие несчастья. На благодатных ливийских равнинах должен взрасти новый хозяин, достойный наступающих времен, который не подавлением соседних народов будет осуществлять функцию руководства обширной страной, а поддержанием в ней справедливости, координацией жизнедеятельности всех племен. Естественно, мы хотим, чтобы лидер африканской политики был нашим другом. Мы — не пунийцы, если бы мы всего только сменили их гнет над ливийскими народами своим собственным, грош — цена была бы нашим победам». Далее Сципион высказал несколько положений мыслимой им модели будущего устройства мира, повторив в общих чертах сказанное прежде Сифаксу, и закончил эту тему следующими словами: «Ты, Масинисса, конечно, понял, что, говоря о роли лидера в Африке, я прочу ее тебе, или, может быть, сферы влияния будут поделены между тобою и Сифаксом, это покажет будущее. Так вот, я хочу, чтобы ты, если желаешь стать таким политиком, о котором я рассказывал, уже сейчас готовился к этому и напрочь забыл свое пунийское прошлое с его коварством и мелочной, торгашеской хитростью. Нам не нужны рабы, их мы в достаточном количестве добудем в сражениях, нам необходимы друзья, потому ценим мы в людях не изворотливость, а ум и, следовательно, честность. Нам требуются единомышленники, поскольку, как ты и сам легко уразумеешь, преобразовать этот неустроенный мир под силу лишь тем, кто действует совместно с лучшими людьми».
Множество догадок о личности Сципиона строил накануне встречи Масинисса, но реальность сокрушила границы его предположений. Ища разгадку характера римлянина, он шарил по земле вокруг себя, а Сципион вдруг вознес его на небеса и оттуда показал весь мир, раздвинув географические и временные горизонты. Нумидиец намеревался говорить о сиюминутных делах, а вместо этого ему размашистыми мазками начертали всю его жизнь, указав будущее, о котором он сам, несмотря на безудержное тщеславие, не смел, да и не способен был мечтать. Масинисса словно онемел и во все глаза смотрел на Сципиона.
Видя, что главная цель достигнута, Публий перевел разговор на текущие дела Масиниссы, в которых ему далеко не все было ясно. Но еще долгое время он не мог расшевелить африканца, до такой степени тот погряз в мечтах, представляя себя, с одной стороны — властелином Африки, а с другой — почти что римлянином. Лишь постепенно, мало-помалу, нумидиец очнулся от созерцания прекрасной картины своего будущего и возвратился мыслью к действительности, попутно осознав, сколь много надлежит ему совершить, чтобы достичь раскрывшейся его взору перспективы. Он, наконец-то, стал отвечать на вопросы Сципиона, и, как выяснилось при этом, шансы его на царство в своем государстве в последнее время заметно уменьшились, так как Гала умер, и, пользуясь отсутствием царевича, со ссылкой на некий древний обычай трон захватил дядя Масиниссы Эзалк. Новый царь имел возраст весьма почтительный, а здоровье — слабое, но эти, с точки зрения преемника, достоинства омрачались тем обстоятельством, что у него был взрослый сын, в любой момент готовый принять страну в качестве наследства. В результате смены власти многие видные люди лишились привилегированного положения при дворе, поскольку другой царь имел и других друзей, которым он и предоставил выгодные посты в государстве. Это привело к возникновению оппозиции и нарастанию мятежных настроений, которыми и следовало воспользоваться Масиниссе.
Такая запутанная ситуация в восточной Нумидии вызвала у Публия озабоченность, тем более, что с новым царским домом уже успели породниться карфагеняне, выдавшие замуж за старика Эзалка племянницу Ганнибала. Сципион пытался помочь Масиниссе советом, но быстро исчерпал свои возможности на этом поприще, потому как действовать в столь нестабильной обстановке следовало в зависимости от обстоятельств и заранее составить определенный план было делом нереальным. Тогда Сципион подступил к проблеме с другой стороны, и, не будучи в состоянии дать своему предполагаемому соратнику рецепт, годный для всех случаев, решил вооружить его политическим мировоззрением, дабы тот самостоятельно мог противостоять любым трудностям. Для начала Публий, видя, как приуныл Масинисса, попробовал взбодрить его и полушутя провозгласил, что боги намеренно поставили молодого царевича в сложные условия, дабы, ориентируя его на высшую цель, устроить ему одновременно и проверку, и тренировку, пройдя через которые, он будет достоин настоящей карьеры. Потом Сципион начал рассказывать о судьбах великих людей прошлых веков, вспоминая при этом не столько своих соотечественников, сколько — вождей и царей, порожденных более древними цивилизациями, в первую очередь — Элладой и Персией. В ходе этого повествования о полных драматизма временах, Публий поразил Масиниссу новой волною откровенности, и тот слушал его, как зачарованный. Перед ним разверзлась гигантская панорама беспрестанной борьбы, чудовищных преступлений, низости, коварства и одновременно — возвышенного благородства и ума. Беря сюжеты у греческих историков, Сципион не просто пересказывал их, довольствуясь приведенными там театральными эффектами вместо объяснения причин войн и других общественных потрясений, вызванных будто бы изменой жен, священной местью, неосторожным словом или торжественной клятвой, данной кем-то в детстве, а с проницательностью государственного мужа вскрывал суть передаваемых событий, обнажал движущие силы общественных процессов. В его изложении жизнь государств предстала клубком противоречий, в котором замысловато переплелись личные интересы и стремления конкретных людей, больших и маленьких, честных и подлых, благородных и корыстных, жаждущих славы для себя и своих народов и рвущихся к власти по трупам поверженных конкурентов только ради возможности повелевать. Здесь этот человеческий муравейник, суммирующий бесчисленное количество, казалось бы, хаотических движений, был явлен мысленному взору в величии своего разноголосого единства.
Однако в этом сумбуре внимательный взор различал колеи магистральных направлений, задаваемых извечной диалектикой индивидуального и общественного, в которой реализуется человек. И на исторических примерах Публий учил нумидийца видеть картину политической жизни как всю в целом, так и в разноликой мозаике фрагментов, угадывать оттенки, выявлять отдельные мазки. Он показывал, каким образом за одинокой фигурой того или иного политического лидера найти группировку людей, представляющих собою как бы тело, каковому этот лидер служит головой или лицом, а чаще всего — маской, как за тем или другим лозунгом, либо законопроектом узреть опять-таки категорию граждан, выгоде которых он призван послужить.
«Увы, мир еще далек от совершенства, — сказал Сципион, подводя итог, — потому люди пребывают в рабстве примитивных алчных интересов. Оковы корысти не пускают людей на простор разумной жизни. Общество, лишь по мере осознания того, что высшая польза в доблести, приближается к истинно человеческому устройству. Ныне же тот, кто ощущает в себе добрые силы, кто способен послужить на благо Родине, должен учитывать существующие реальности. В своей деятельности такому человеку бессмысленно взывать просто к доблести или справедливости, ибо это — всего лишь абстракции; поднимаясь по шаткой лестнице магистратур к вершинам государства, следует искать материальную опору и обращаться не к понятиям, выражающим идеал, а к конкретным группам людей, являющимся носителями общественных сил. При этом, поддерживая одних, неизбежно придется противодействовать другим. Угодить всем, к сожалению, невозможно, ибо понятие «весь народ» — тоже абстракция, нет просто людей, а есть конкретные люди и сообщества людей. В таком положении задача политика — способствовать возвышению и процветанию категорий граждан, по своей социальной природе более склонных к доблести и подавлять, раз уж иначе не бывает, людей подлых».
Прощаясь с Масиниссой, Публий по глазам нумидийца видел, что усилия его не пропали даром, и семена высказанных мыслей угодили на благодатную почву. Он весьма рассчитывал на верность Масиниссы как вследствие сильного характера, угадывавшегося в этом варваре, так и потому, что никто не способен был предложить тому больше, чем сделал это он, Сципион.
24
По дороге в свой зимний лагерь Сципион завернул в область илергетов, где его ожидал Марк Сергий,
