обезглавливали топорами. Покончив с одними, подводили к тем же столбам следующих, поседевших и чуть ли не ослепших от зрелища.
Ликторы проявляли сноровку и работали быстро, но для присутствующих время будто остановилось, и потом никто из них не мог сказать: была ли эта процедура слишком долгой или, наоборот, короткой. Однако всему приходит конец, настал и такой момент, когда запас осужденных иссяк. Казнь завершилась. Исполнители с холодной деловитостью очистили трибунал от растерзанных тел, словно от мусора, унесли столбы, собрали уцелевшие розги в пучки, воткнули в них окровавленные секиры и с этими устрашающими знаками власти в руках стали по краям площадки.
Сципион, сохранявший все это время облик монумента, теперь поднялся с кресла и сказал солдатам, что, как им и было объявлено, их пригласили в Новый Карфаген для получения жалованья, которое, как он особо подчеркнул, полагается только воинам, то есть тем, кто дал присягу верности магистрату Республики. На возвышение взошли военные трибуны, некогда изгнанные мятежниками из Сукрона. Они поименно вызывали солдат, те на одеревеневших либо, наоборот, ватных ногах поднимались на трибунал, побелевшими губами произносили слова присяги, составленной проконсулом, трясущимися руками брали причитающееся серебро и, искоса поглядывая на кровавые фасцы, торопливо возвращались вниз на площадь, веря и не веря в то, что остались живы. Причем, спустившись с трибунала, они попадали уже не в толпу, а в разбитый по манипулам и центуриям строй.
22
Солдатский мятеж эхом волнений прокатился по всей Испании и даже у пунийцев возбудил надежды на возобновление войны. Магон отправил в Карфаген переполненное оптимизмом послание, в меру своего красноречия преувеличив постигшую римлян беду. В ответ Африка в свойственной ей манере прислала подкрепление, запечатанное в сундуках. На полученные деньги легаты Магона навербовали четыре тысячи иберов, но дальнейшее вложение капитала в живой товар было приостановлено Луцием Марцием, который со своим отрядом разгромил наемников-новобранцев и заставил пунийских предпринимателей снова укрыться в Гадесе.
Вожди илергетов — братья Индибилис и Мандоний, притихшие, после того как узнали, что Сципион жив, здоров и контролирует ситуацию, теперь, услышав о расправе над главарями взбунтовавшихся легионеров, усмотрели в этом угрозу себе, потому стали усиливать свои войска. Руководство римлян, продемонстрировав непреклонность по отношению к мятежникам, охладило пыл большинства иберийских общин, но тем, кто уже был замешан в заговорах и восстаниях, дало понять о неотвратимости грядущего наказания. У Индибилиса и Мандония оснований для опасений было тем больше, что однажды они уже клялись Сципиону в вечной верности и тем добились прощения за свою долгую службу карфагенянам. Им удалось сформировать армию численностью свыше двадцати тысяч, с которой они вновь вторглись в земли римских союзников.
Сципион начал собираться в поход против илергетов. Кампанию он намеревался провести быстро, потому взял с собою небольшое, но боеспособное войско, снаряженное налегке, почти без обоза. Процедура подавления бунта соотечественников, несмотря на то, что представлялась ему неизбежной и оправданной, произвела тяжелое впечатление. Тем охотнее он взялся за дела предстоящей войны с иберами, надеясь подавить неприятный осадок в собственной душе и поднять настроение солдат. На следующий же день после казни он уже по-дружески разговаривал с прощенными воинами из сукронского лагеря, показывая этим, что сам лично не таит к ним зла, полностью, раз и навсегда исчерпав конфликт официальным порицанием от имени государства. Многих из них он взял с собою в поход.
Перед тем, как двинуться в путь, Публий произнес перед солдатами речь, в которой прозвучали две темы: обоснование законности и целесообразности наказания варваров, вероломно разорвавших узы дружбы, отплативших изменой за избавление их от пунийского гнета, и внушение презрения к врагу, какового ни коим образом не стоило равнять с карфагенянами. Но основной целью выступления было восстановление солидарности полководца и войска, утверждение общности их интересов и целей. Сципион желал, чтобы более свежие впечатления от новой речи оттеснили прежние, тягостные, как бы на дно сознания, куда мысль обращается лишь при необходимости и в сходной ситуации, и воины опять стали бы воспринимать его как человека, шагающего с ними в одном направлении, императора, ведущего их к совместным победам, а не как судью, противостоящего им.
В несколько дней ускоренного марша римляне настигли илергетов. В небольших стычках солдаты Сципиона захватили у врага много скота, которому Публий назначил более славное применение, чем употребление в пищу. Он выбрал длинную, но узкую лощину, со всех сторон ограниченную холмами различной крутизны и высоты, и выпустил туда все стадо. При этом среди погонщиков были равномерно распределены легионеры. Иберы, увидев рогатое ополчение, штурмующее выцветшую на солнце траву, возгорелись желанием вернуть себе утраченное, полагая это тем более справедливым, что римляне предпочитают мясу хлеб, и в беспорядке хлынули на равнину. Внезапная контратака легионеров нанесла им значительный урон, но за счет многочисленности испанцы сдержали натиск и выровняли ход схватки. Однако к этому времени Лелий, загодя засевший с отрядом конницы за холмами, покинул свое убежище, и ударом с фланга его всадники окончательно смяли толпу варваров, лишь немногим из которых удалось спастись.
В испанцах первая неудача только сильнее распалила гнев. Вожаки внушали остальным, что римляне в своей беспощадной мстительности пришли сюда не столько за победой, сколько — за их жизнями. Подобным нагнетанием страха, подслащенного призывами к борьбе за свободу, они настроили войско на решительное сражение. И утром следующего дня, после битвы за коров, испанцы вышли на бой за свободу.
Сципион с готовностью принял вызов, ведь он сам заранее облюбовал место для этой встречи. И безобидная на вид лощина в течение дня постепенно раскрывала свой, угаданный римлянином жестокий характер. Испанцы не смогли разместить на узком участке все войско и в сражении принимали участие только две трети их сил. Таким образом, за счет выбора местности римляне лишили противника численного превосходства. Здесь не было возможности развернуться и коннице. Испанские всадники вынужденно столпились в тылу пехотного строя. Римляне не могли позволить себе подобной роскоши, и Лелий, как и накануне, попытался горами провести свою конницу в обход вражеского построения, но иберы, учтя вчерашний опыт, внимательно следили за окрестными тропами. Тем не менее, Публий дал сигнал к бою, и долина, проведшая в безмолвии тысячелетия, загремела, завопила и застонала хаосом звуков. Варвары, у которых темперамент властвовал над разумом, в пылу сечи забыли о холмах, и все их сторожевые отряды ринулись в лощину. Тогда-то Лелий беспрепятственно проник в тыл неприятеля и обрушился на иберийскую конницу. В тесноте схватки римляне, привыкшие в бою, как и во всех других делах, действовать сообща, плотным строем, имели значительное превосходство над противником. Испанцы очень скоро убедились в тщетности усилий своих рук и в иных условиях давно вверили бы собственную участь ногам, но здесь бегству препятствовал характер рельефа.
Сципион понимал, что стоит ему вступить в настоящее, правильное сражение с иберами, как те побегут и, спасшись таким манером, в дальнейшем будут уклоняться от генерального сражения, затягивая войну до бесконечности, как некогда делал это Газдрубал. Публий мог одержать десяток побед, но не приблизиться к завершению кампании. Такая тактика в стиле Ганнибала, наполненная грохотом литавр холостой славы, не устраивала Публия. Он стремился не побеждать, а победить, и сразу в одной битве вместе с трупами врагов похоронить и войну. Потому, подготавливая столкновение с иберами, Сципион предусмотрел все меры к тому, чтобы не просто одержать верх, а сокрушить противника.
И вот теперь, когда под натиском римлян испанцы перестали думать о борьбе за свободу и занялись поиском путей непосредственно к самой свободе, Сципионова долина, как раз и проявила свирепый нрав, крепко держа свои жертвы и отпуская побежденных только в царство Плутона. Лишь царькам и их свите удалось бежать к стоявшей в резерве трети войска, да и то благодаря тому, что они приступили к этому мероприятию заблаговременно. Рядовые воины погибли. Правда, и римляне потеряли в этой сече более тысячи человек.
