не меняя шага, всякий раз, когда Публий предпринимал рывок. В конце концов этот таинственный сгусток света и тени или, может быть, оживший лунный блик завел его на пустырь среди сумрачных развалин и там растворился.
Публий проснулся в бешенстве. Даже во сне он не смог овладеть Виолой. Спустя несколько мгновений гнев сменился задумчивостью. Публий пытался угадать смысл сновидения, выявить, возможно, вложенное в него предостережение, но не сумел этого сделать.
«Наверное, я видел предсмертные судороги моей любви, — с недоброй усмешкой сказал Сципион самому себе, — так что сегодня для меня не столько праздник свадьбы, сколько — траур погребенья лучших чувств. А похоронный обряд должен быть в высшей степени пышным и торжественным. По такому поводу не мешает вспомнить, как это и полагается, предков, ведь нынешний шаг я предпринимаю во их имя, я выполняю долг главы рода».
Публий посетил свои домашние термы, состоящие из двух комнат, и против обыкновения дольше плескался в теплой ванне, чем в холодной.
Потом он принялся тщательно умащать свое тело и лицо всевозможными маслами и благовониями, для чего пригласил в помощь обученных этой процедуре рабов соседа Лелия. Как никогда долго он сегодня расправлял, а где-то, наоборот, собирал складки на тоге и даже — на нижней тунике. Много внимания было уделено им внешнему виду в стремлении наружным лоском прикрыть душевный мрак. Публий весьма преуспел в этом деле, неожиданно открыв в себе таланты щеголя. Причем он с удивлением заметил, что таковые способности по сути своей не являются недостатками и в умеренных количествах составляют элемент культуры, вызывающий расположение и симпатию к человеку, как это было с ним прежде, и становятся уродством только тогда, когда их гипертрофируют и выдвигают на первый план, например, так, как сделал он сегодня. «Вот уж поистине верно, что недостатки есть продолжение достоинств, это подтверждается даже в мелочах!» — мысленно воскликнул Публий.
Итак, он предстал толпе гостей свадебного праздника и просто любопытных в сиянии холодной аристократической красоты, вызывающей восторг, смешанный с настороженностью. Впрочем, его репутация усиливала в людях первое и затушевывала второе, мало кто заметил натянутость и неестественность в поведении и облике Сципиона, а те, которые обратили на это внимание, приписали его излишнюю напряженность тревогам войны и предстоящей политической борьбы. Сам же Публий видел этот день, один из последних погожих дней уходящей осени, в тумане наслоений прошлых переживаний. Однако он добросовестно исполнял весь ритуал, говорил нужные слова, улыбался, был галантен с Эмилией, хотя черты ее лица расплывались в его глазах, трансформируясь в другие, оставившие некогда в душе глубокий оттиск. Но все это Публий проделывал автоматически, не задумываясь, так иногда он отдавал распоряжения по устройству лагеря, одновременно размышляя о тактике завтрашнего сражения. Словно продолжением кошмарного ночного сна воспринимались Публием многолюдное шествие к Эмилиям, официальное предложение, сделанное им Эмилии Павле, выслушанное ею со смущением и радостью, шутливая перебранка родственников, после которой девушка исчезла в глубине внутренних покоев, а через некоторое время предстала восхищенным взорам в облачении невесты, навсегда расставшись с девичьем платьем. Глядя на свадебный узел ее пояса, оранжевое покрывало, Публий вспоминал другую женщину в подобном одеянии, являвшую собою полную противоположность Эмилии. Однако при всей несхожести в миг апогея женской судьбы их роднило сияние в глазах, лучезарное выражение лиц, светящихся стыдливостью и счастьем. Видя сегодня в невесте Эмилии отблеск невесты Виолы пятилетней давности, он готов был одновременно и обоготворить Павлу, и убить ее за радость и муку воскрешенных картин грандиозной свадьбы в Новом Карфагене. Когда же «посланница Юноны», взывая к богам, соединила правые руки молодых, Публий едва не вскрикнул. Правда, в этом эмоциональном взрыве он выплеснул излишек нездоровой нервной энергии и в дальнейшем уже лучше владел собою, отдавая дань памяти лишь тихой грустью.
Во время жертвоприношения Публий почему-то был уверен, что боги не примут его свадебной жертвы, и был удивлен и даже несколько обижен, когда гаруспик сообщил о благоприятном исходе таинства, сулящем молодым долгую жизнь в согласии и счастьи.
Традиционные обряды протекали удручающе медленно. Родственники и друзья выступали с бесконечными напутствиями и пожеланиями. Публий был окружен истинной радостью и вопреки мрачному состоянию духа все же восхитился солидарностью сограждан. Его товарищи сегодня ликовали так, будто сами они женятся, и это придавало ему силу, чтобы преодолеть тоску.
Глядя на свою невесту, он всячески пытался убедить себя в том, что на его долю выпало необычайное счастье, внушал себе, что Эмилия — самая красивая женщина на земле, по крайней мере, теперь, когда душа Виолы увяла от грубого дыханья варваров, и факел одухотворенности погас над ее красотой, погрузив ее в сумрак невежества. Он мысленно делал комплименты образованности и уму Эмилии. Сознание при этом послушно восхищалось, а чувства спали, как и прежде, и видели чудесный сон сказочной жизни, озаренной прекрасной Виолой.
Наконец-то день начал блекнуть. Сципион с удовлетворением отметил сгущение небесных цветов в проеме атрия, сейчас он с содроганием подумал о длинных июньских днях, в которые римляне обычно справляли свадьбы, и возблагодарил богов за то, что они сократили ему муки укороченными часами осенней поры. Зато тут же его уколола мысль о предстоящей длинной ночи, и он уже засомневался, действительно ли удобнее жениться на подступах к зиме или все же лучше — летом.
С наступлением вечера праздник переместился на улицы города. Свадебная процессия, многократно увеличенная толпою простого народа, торжествующего по поводу знаменательного события в жизни своего любимца, в порхающем свете сотен факелов, под звуки флейт с игривыми песенками двинулась вокруг Палатина к дому Сципиона. Эмилии жили на том же склоне холма перед Бычьим рынком, что и Корнелии, прямой путь был очень короток, потому для шествия был избран кружный маршрут.
У входа в свой дом, пышно разукрашенного гирляндами цветов, Публий легко подхватил невесту на руки, хотя она была не такой уж худенькой, и перенес ее через порог, чтобы не потревожить домашних ларов. Впрочем, возможно, лары здесь были непричем, а этот обычай сложился после древней всеримской свадьбы, когда мужи только что возникшего города похитили сабинянок и силой принесли их в свои жилища. Правда, с тех пор многие ритуалы приобрели новые окраски, и теперь уже невесты сами просились на руки мужчин.
Для избранных гостей было устроено пиршество, а остальным, тем, кто не поместился в триклинии, включая и простых людей, раздали корзинки с пищей и вином, какими обычно поощряют клиентов, дабы те могли восславить молодых у себя дома. Во время трапезы Публий отсутствующим взором смотрел перед собою и «видел» Виолу. Она то наивно возлежала рядом с Аллуцием, на образ которого память услужливо набросила густое покрывало, то вдохновенно танцевала, когда в музыке, сопровождавшей свадебные гимны, прорывались чувственные тона. Публий силился отделаться от этих видений и насмехался над собою, уподобляя свои переживания состоянию влюбчивой девицы, которую отец выдает замуж за почтенного толстого нобиля, заставляя ее таким образом распроститься с мечтою о статном учителе или популярном актере. Однако эта борьба приносила лишь временные успехи. Он еще и еще раз пытался влюбиться в Эмилию, созерцая ее изысканные гармоничные черты, но после таких попыток отводил глаза, боясь возненавидеть свою невесту.
Время ползло столь медленно, что Публий вообще забыл о нем и перестал чего-либо ждать. Он смирился с этой нравственной пыткой и стал считать ее чем-то неизменным и вечным. Ему казалось, будто боги вырвали его из земной жизни и бросили во тьму Тартара. Все чувства словно атрофировались, голова мутилась, хотя он и не пил вина.
Но вот настал миг, когда гости начали поднимать свои отяжелевшие телеса с обеденных лож и прощаться. Публий смотрел на них с удивлением: он не верил в возможность избавления. Лишь после того как приглашенные покинули дом, а невесту служительница Юноны отвела принимать ритуальную ванну, и триклиний опустел, Публий смутно осознал происходящее. Но едва он успел порадоваться своему освобождению, как мысль о предстоящей ночи, в продолжение которой он обязан играть активную роль и изображать пыл влюбленного, повергла его в отчаянье. Впервые он впал в безволие, впервые не верил в свои возможности и в победу над силами судьбы, пославшей ему столь коварное испытание.
Кто-то заглянул в триклиний и сообщил Публию, что невеста ждет его в спальном покое. Он сделал шаг, другой и остановился; так тяжело, наверное, передвигаются рабы в колодках. Но то — рабы, а он ведь
