Полководец, отправляющийся в Африку, должен иметь авторитет у солдат. Меня воины после первого же сражения провозгласили императором и пришли за мною в Италию в надежде на триумф.
Наконец, такой полководец должен суметь завязать отношения с варварами и склонить их на свою сторону. Мне удалось сделать союзниками народа римского всех испанцев, включая и местных финикийцев, а также — царей обеих нумидийских стран.
Конечно, неплохо, если бы при всем том я одновременно был бы еще и Фабием Максимом, и Клавдием Марцеллом, располагал бы и их опытом, их талантами, но, увы, природа никогда не дает всего одному человеку и тем самым обязывает его жить в тесном сообществе с другими людьми.
Добавлю еще, что, поскольку достойный муж Публий Лициний Красс как Великий понтифик не может покинуть пределы Италии, то в ожидании нового кандидата на роль вождя африканской кампании придется потерять год. А время дорого, в подтверждение достаточно вспомнить, как Ганнибал, упустив несколько месяцев после «Канн», проиграл и всю войну.
Все говорит, отцы-сенаторы, что именно мне и именно теперь надлежит взять на себя ответственность за судьбу государства. Так распорядился и народ, избрав меня консулом на этот решающий год. Сознавая важность и сложность предстоящего дела, я, готовившийся к нему всю сознательную жизнь, возьмусь за него с надеждой на богов и верой в силу Отечества, если и вы, отцы-сенаторы, посчитаете меня достойным такой чести и такого труда».
Сципион достиг своей цели. Речь явно увлекла сенаторов, преодолев их изначальное предубеждение. Его слушали внимательно. Сейчас же, когда зал бурлил, переваривая его слова, он пристально всматривался в лицо Фабия. Весь облик старика выражал непреклонность, глаза сверкали злобой. Радость Публия померкла, но его подбородок дрогнул и упрямо выдался вперед. «Ну, Фабий, восставая против меня и теперь, ты восстаешь против Рима, ты становишься оборотнем. И все же я заставлю тебя радоваться моим победам!» — мысленно воскликнул Сципион.
По обсуждаемому вопросу все было ясно, и никто больше не решился высказываться вразрез Сципиону. Лишь по настоянию неукротимого Фабия один из его приспешников внес поправку в формулировку постановления, по существу ничего не меняющую для Сципиона. Она гласила, что консул, назначенный в Сицилию, может переправиться с войском в Африку, если того, по его мнению, потребуют интересы государства. Таким образом, эта корректировка усугубляла ответственность Сципиона и частично освобождала от нее сенат, но Публий и не помышлял о том, чтобы укрываться за именем сената или народа; при любом исходе дела он готов был держать ответ за результаты африканской кампании лично, потому и не стал возражать против такой добавки к формуле сенатского решения. Началось голосование. Большинство сенаторов приняло сторону Сципиона, возле Фабия, который, конечно же, был против Сципионова предложения, несмотря на все внесенные в него поправки, собралась примерно четвертая часть сената.
Публий добился своего и тут вдруг ему стало страшно. Впервые его испугали опасности предстоящего похода, сулящего Риму грандиозную победу в случае успеха и великие несчастья при неудаче. Но перед мысленным взором предстали картины каннского побоища и «Долины Костей», и страх растворился в ослепляющем сиянии гнева.
Заседание подходило к завершению. Сципион представил на утверждение сенату перечень мер по организации предстоящей кампании с указанием требуемых затрат, предварительно согласованных с квесторами. Он просил от государства не больше, чем любой другой консул для самой обычной войны. Особую статью составляли только расходы на флот, который, по его словам, и без того необходимо усилить, чтобы после войны стать великой средиземноморской державой. Такие выражения, как «после войны», шокировали сенаторов. Никто из них пока еще не смел заглядывать в будущее за столь высокий барьер, каким казался Карфаген, потому одних эта масштабность взглядов молодого консула восхищала, а других — возмущала. Но умеренность запросов консула на всех произвела благоприятное впечатление. Однако тут попросил слова Фабий Максим и решительно поднялся с места. По его облику Публий понял, что старик не сложил оружия и приготовил ему новый сюрприз. Сципион посмотрел на патриарха с восхищением.
Фабий говорил, как всегда обстоятельно и убедительно. Он снова на разные лады изображал, сколь пагубны для государства люди, подобные Сципиону, но делал это так искусно, что сенаторы, которым порядком прискучила любимая тема старика, все же в который раз поддались чарам его речи, залюбовались им, заслушались прекрасным патриархальным языком. Тем не менее, все это походило на риторическое упражнение, пока Фабий не объявил о припасенной им сенсации, о каковой он якобы узнал лишь накануне. По заявлению Фабия, его собственные разведчики выяснили, что Магон Барка, навербовав новое войско, оставил Балеарские острова и направился в Лигурийский залив. На основании столь тревожных вестей Максим потребовал лишить Сципиона средств на африканский поход и права проводить набор воинов, дабы снарядить войско против Магона. «Коли уж консул не желает защищать Отечество и бежит от войны невесть куда, будем обороняться сами», — подвел итог своей речи Максим.
— Отцы-сенаторы! — вскричал Сципион. — Вы знаете, кто есть Магон? Вы имели дело со вторым братом Ганнибала и убедились, что Газдрубал не идет ни в какое сравнение с Ганнибалом. Магон же уступает Газдрубалу, как тот — Ганнибалу! Само имя предостерегает его от завоеваний, ибо, насколько я знаю, в переводе с пунийского языка означает «щит». Его намерение воевать в Италии, если таковое действительно с отчаянья пришло ему на ум, нельзя воспринимать серьезно!
Однако воззвание Сципиона уже не могло погасить эпидемию страха, поразившую сенаторов. С трудом он добился их внимания и разъяснил, что большую часть года будет находиться в Сицилии, готовя дальний поход, и в случае надобности незамедлительно выступит против Магона, как когда-то Семпроний — против Ганнибала. В Африку же он переправится, лишь после того как с Магоном будет покончено. Кого- то такие доводы успокоили, но общее волнение не утихало. Фабианцы воспряли духом и нагнетали страхи. По залу ходили мнения, что надо отложить вопрос относительно Африки, пока не определится судьба войска Магона. Подобное решение было пагубным для Сципиона, оно означало для него тихое, но жестокое поражение. Тогда Публий поспешно согласился со всеми требованиями Фабия: отказался от набора нового войска и казенных денег, оставив за собою только сицилийский контингент и право вербовать добровольцев и снаряжать их за счет частных средств. После этого Сципион закрыл заседание, считая себя все же победителем. Триумфатором выглядел и Фабий, он полагал, что воздвиг перед Сципионом непреодолимые препятствия.
Публий подошел к Максиму и, пронизывая его экспрессивным взором, сказал:
— Фабий Максим, не думал я, что мои гонцы менее расторопны, чем твои. Но я не имею данных о передвижениях Магона. По моим сведениям, он все еще сидит на острове. Представляется мне также, что знай ты наверняка о его походе в Италию, заявил бы об этом гораздо раньше, дабы еще сильнее мне повредить. Уж не фантазируешь ли ты, Фабий?
— Гонец с Балеар добирается в Рим несколько дней, за это время информация устаревает, — спокойно, но со скрытой насмешкой, заговорил в ответ Фабий. — Я знал о приготовлениях Магона и уверен, что именно в эти дни он отплыл к лигурийским берегам. Мой опыт является порукой истинности сделанного заявления. Как раз так я и сообщил об этом сенату.
— Ах, ты уверен? Так я и думал. Твою энергию и хитрость, Фабий, да обратить бы на благо Родине! Ты добился того, что война с Карфагеном стала чуть ли не личным моим делом. Но меня это не остановит. Ты лишил меня в столь важном предприятии поддержки государства, тем лучше: никто, кроме моих друзей и моих солдат, не посмеет притязать на славу. Одно меня мучает, Фабий, страшусь я за тебя: как-то ты посмеешь взглянуть мне в глаза, когда, добыв Отечеству великую победу, я вернусь в Рим! Ужасно, Фабий, проклясть себя на склоне жизни!
— Не знаю, юноша, — произнес Максим уничтожающе вежливым тоном, — удастся ли мне еще раз взглянуть тебе в глаза, не знаю, вернешься ли ты в Рим, потому не могу сказать, каким взглядом я удостоил бы тебя, но что меня поистине удивляет, так это то, как ты сейчас смеешь смотреть мне в глаза, юноша.
— Что же, Квинт… Фабий Максим, я оставлю последнее слово за тобою как за старцем, но за мною останется последнее дело. И прошу тебя, Фабий, найди в себе мужество дожить до моей победы!
У порога храма Сципион попал в объятия брата Луция и Гая Лелия. Они еще не имели права присутствовать на заседаниях сената и ожидали на улице.
— Мы уже все знаем! — воскликнули они в один голос.
