нему доверие, причем не столько из-за возможности предательства, в которую не особенно верил, сколько, опасаясь характерной для варваров нестабильности духа. Учитывая сложившуюся обстановку, он решил использовать кратковременный воинственный пыл нумидийца и дать генеральное сражение. Подкупали его и соображения экономии, поскольку чем дольше продлятся боевые действия, тем дороже обойдутся ему наемники.
Итак, настал день, когда пунийцы оторвались от своего лагеря и придвинулись к римлянам. Сципион ждал именно этого. Прежняя близость стана позволяла карфагенянам в случае неудачи отступить без больших потерь, а он не любил звона пустых побед, ему нужно было не отбросить, но уничтожить врага. Теперь же римляне форсировали собственное укрепление и, за счет прекрасной организации коллективных действий быстро восстановив строй, не спеша пошли навстречу неприятелю. Едва они оказались в незащищенной местности, сбывшиеся надежды на бой заставили пунийцев еще более приблизиться к врагу. И вот на широкой плоской, как стол, равнине произошла встреча двух войск.
Приостановившись, когда разделяющая полоса немногим превышала дистанцию полета стрелы, соперники поправили строй, а полководцы дали последние указания. Сципион верхом на боевом коне объехал передовые манипулы гастатов и подзадорил солдат, затем задержался возле принципов, с особой надеждой глядя на них и наконец переместился к триариям. Проверяя правильность расположения своих воинов, он одновременно исследовал расстановку вражеских сил и при этом еще успевал отгонять ликторов, стремившихся на всякий случай прикрыть его щитами. Узнав все, что ему было нужно, Сципион отъехал за третью линию, где по центру для него соорудили наблюдательный пост, и дал долгожданный сигнал.
Нервно зазвучали трубы, гордо встрепенулись знамена, лязгнуло оружие, и ощетинившаяся копьями фаланга мерным шагом двинулась вперед. В промежутки между манипулами ручьями устремились легковооруженные. Выбежав перед строем, пращники, лучники и метатели дротиков выпустили снаряды и через те же коридоры в живой стене возвратились в тыл. А тем временем гастаты, постепенно убыстряя шаг, скоро переросший в бег, ринулись на врага. На ходу они несколько растянули фронт отдельных манипулов и тем самым замкнули строй. Вторую линию Сципион придержал долее обычного, создав значительный разрыв между гастатами и принципами. Триарии заняли традиционную позицию. По флангам одновременно с пехотой тронулась конница: справа — италийская под командованием Гая Лелия, слева — отчаянные африканцы Масиниссы.
Пунийцы в свою очередь с не меньшим воодушевлением наступали на римлян и пели какой-то дикий марш. Против всадников Гая Лелия они выставили конницу Сифакса, а Масиниссе противопоставили карфагенскую кавалерию. Центр их фаланги составляли четыре тысячи кельтиберских наемников, недавно навербованных в Испании, справа от которых расположилась карфагенская и ливийская пехота, а слева — нумидийская.
Скоро всадники обеих сторон, яростно топча цветы, опередили свои фаланги и первыми сшиблись, обозначив линию фронта кровью. Грохот, вопли и ржание конной битвы как раз и послужили для пехоты эмоциональным сигналом к переходу с шага на бег. Несколько мгновений спустя, сошлись и фаланги, коля и рубя друг друга, но более всего стремясь неистовым натиском, массой тысяч тел проломить или оттеснить вражеский строй, нарушить в нем порядок. Некоторое время борьба шла с равным успехом.
Сципион с искусственного возвышения вглядывался в даль. Сражение, для многих представляющее собою безликий хаос, пожирающий и калечащий обезумевших от ужаса и злобы людей, читалось им, как поэтический свиток, где воинские подразделения являлись словами и буквами, элементы построения — строфами, а ходы, предпринимаемые полководцами, — фигурами слога, вдохновения и мысли. Однако вершин искусства в разыгрываемой драме со стороны противника Публий не узрел. Газдрубала он слишком хорошо знал и легко распознавал его хитрости, причем фантазию карфагенянина дополнительно сковывала неподготовленность войска, затрудняющая ему осуществление какого-либо маневра. Правда, в тылу пунийцев сегодня виднелась резервная линия, значит, Газдрубал все же кое-что воспринял от римлян, но это была жалкая попытка противостоять Сципиону. Сифакс же формально следовал порядку, которому его некогда научил центурион Статорий, а поскольку копия всегда хуже оригинала, то такая тактика тоже не страшила римлян. Вдобавок ко всему, разгоряченные боем нумидийцы скоро забыли теорию и, смешав ряды, беспорядочной гурьбою бросились вперед. Сифакс бессильно метался на заднем плане, то пытаясь восстановить дисциплину, то порываясь лично возглавить сумбурную свалку. Временами он вдруг замирал на месте и орлиным оком глядел с коня поверх голов сражающихся, высматривая своего государственного и личного врага Сципиона. В эти мгновения белели от усилий его пальцы, стискивающие древко копья. Наиболее крепко пока выглядел центр карфагенского войска, состоящий из кельтиберов. Эти жертвы корысти, занесшей их на край света, увидев перед собою римского полководца, столь знаменитого у них на родине, почувствовали себя в роли смертников и бились с бесстрашием обреченных.
Первыми дрогнули всадники Сифакса, лишь недавно оторванные от своих мирных кочевий и неуютно чувствующие себя на поле боя. Они, конечно, не могли противостоять превосходной римской коннице, которая в плотном бою имела еще и дополнительное преимущество за счет более тяжелого вооружения. Единственное сомнение перед сражением вызывали у Сципиона его нумидийцы, и он даже стянул триариев к левому флангу, чтобы подстраховать их в случае неудачи. Но Масинисса, показав себя замечательным легатом, умело использовал своих всадников и нейтрализовал сильные стороны противника. Карфагенянам, оснащенным, как и римляне, мощным снаряжением, он противопоставил подвижность и маневренность легких, будто летучих нумидийцев. В результате, и карфагенская конница, составленная из весьма богатых людей, но плохих воинов, скоро распалась на отдельные отряды, вслед за чем закономерно обратилась в бегство. Неистовый Масинисса преуспел в преследовании и сумел сравняться с Лелием.
А в пехотном бою напряжение нарастало. Пунийцы значительно превосходили числом гастатов и последние едва сдерживали натиск вражеских толп. Однако Сципион не форсировал события, и принципы не трогались с места. Не вводя в дело подкреплений, проконсул, зато, активизировал офицеров, и те, выступив на передовую, собственным примером поддерживали воинственность солдат.
Время шло, казалось, римляне вот-вот попятятся назад. В душе Сифакса пылал мстительный огонь. Нумидиец торжествовал, предвкушая, как повергнет закованного в цепи Сципиона к ногам восхитительной карфагенянки. У Газдрубала было другое настроение. Он видел, что римляне берегут лучшую часть войска для какого-то особого предприятия, и при этом еще с тоскою оглядывался назад, ожидая возвращения победоносной вражеской конницы, против которой был вынужден развернуть весь резерв сразу после поражения своих всадников. Частенько случалось, что, опрокинув противника, конница, соблазненная возможностью грабежа, увлекалась преследованием и насовсем покидала поле боя. Но в данном случае Газдрубал не рассчитывал на подобный поворот событий, поскольку знал, кто такой Сципион и кто такой Лелий. Некоторые надежды он возлагал лишь на необузданный нрав Масиниссы.
Чем жарче разгоралась битва, тем больше она требовала физических и духовных сил от людей. Накалялись страсти, эмоции выплескивались фонтаном противоречивых чувств. Многие участники этого действа, прожив десятки лет, не знали самих себя и лишь здесь в высшем напряжении сил явили миру истинное лицо. Тех, кто в обыденной жизни составлял серую массу посредственности, ныне экстремальный всплеск судьбы, рассортировав, отбросил к противоположным полюсам, разделив толпу на героев и ничтожеств. Поле боя представлялось наковальней богов, на которой бессмертные выковывали достойный их народ.
В этом кипящем котле страстей Сципион сохранял незыблемое спокойствие. С приходом в Африку он ощущал в себе беспредельное могущество, и события при всей их значительности не могли выйти за границы его воли и ума, а значит, были ему подвластны. Но легаты с тревогой посматривали на полководца. Они догадывались о замысле проконсула, так как предполагаемый маневр тщательно отрабатывался на ученьях в Сицилии, и им казалось, что давно пора применить этот ход, поскольку промедление грозило разгромом первой линии. Хладнокровие Сципиона выводило офицеров из себя, и чудилось, будто их разгоряченные лица вот-вот зашипят, овеянные его ледяным бесстрастием. Однако опытный глаз Сципиона точно уловил соотношение сил, и полководец знал, что гастаты выстоят. Его выдержка основывалась на расчете. Наконец он увидел вдали приближающуюся тучу пыли. Возвращалась конница, и земля взметалась к небесам под ударами копыт пяти тысяч рьяных коней. Сципион улыбнулся, ласково посмотрел на легатов, радуясь возможности избавить их от нестерпимого волненья, и отдал распоряжение, в краткий срок преобразившее все вокруг.
