скоро убедил весь штаб в правильности собственных действий, тем более, что, отклонив мирные предложения карфагенян, лживость которых не поддавалась доказательству, римляне потеряли бы авторитет блюстителей справедливости, что отвратило бы от них уже покоренное пунийское население и вообще уменьшило бы моральную силу войска и государства в целом. Еще о некоторых, более частных причинах, побудивших его согласиться на переговоры, Публий умолчал. Так, например, он желал стимулировать борьбу между партиями войны и мира в Карфагене, а также проверить действием настроение своего сената.
12
Итак, центр событий, спустя несколько лет, вновь переместился в Италию. И на севере, и на юге страны произошли сражения. Ганнибал вступил в бой с консулом Гнеем Сервилием. Здесь все проходило по ставшему давно привычным сценарию. Консул проявил довольно высокую квалификацию, позволившую ему не проиграть Пунийцу, но недостаточную — для победы над ним. Поняв, что соперник не бросается сломя голову в его, набившие оскомину западни, Ганнибал организованно отвел войско в лагерь. На основании этого Сервилий возомнил себя победителем и послал в Рим донесение о якобы грандиозном успехе, в меру своей фантазии завысив урон противника. На севере, в землях предальпийских галлов, армия Магона, наконец-то осмелившегося покинуть лигурийское убежище и предпринять попытку прорваться в Бруттий для соединения с силами брата, встретилась с войсками проконсула Корнелия Цетега и претора Квинтилия Вара. Исход этого, действительно значительного и ожесточенного сражения долго оставался неясен. Вначале римляне достигли перевеса за счет обходного маневра конницы, но карфагеняне быстро перехватили инициативу атакой слонов. Потом римляне ударили на уставшего врага резервным легионом, но и тут пунийцы устояли. Правда, при отражении этого натиска Магон был вынужден лично придти на передовую, чтобы мобилизовать своих воинов и воодушевить их собственной отвагой. Однако риск полководца не оправдался: он получил ранение и с помощью приближенных покинул поле боя, после чего отступили и его войска. Потери пунийцев приближались к пяти тысячам, а урон римлян составил две с половиной тысячи воинов. Но главным итогом сражения был не тактический, а стратегический результат битвы. Попытка Магона сыграть активную роль в войне не удалась, он снова возвратился в Лигурию и занял выжидательную позицию.
Римляне уже привыкли к подобным успехам. Потому в столице сообщения об этих столкновениях с пунийцами не вызвали особого энтузиазма. Зато прибытие Гая Лелия, сумевшего с организаторским талантом, равным Сципионову, преподнести народу достижения африканской кампании, было встречено всеобщим ликованием. Удачи в Италии лишь отодвигали опасность, тогда как победы в Ливии реально приближали окончание войны; это было понятно и сенаторам, и простым людям. Городской претор — один из новых лидеров партии Сципиона — Публий Элий Пет добился в сенате принятия решения о четырехдневном молебствии во славу подвигов на подступах к Карфагену, и по всему городу были открыты храмы, принимающие толпы счастливых граждан. В такой обстановке праздника Гай Лелий представил сенату послов Масиниссы, и, конечно же, отцы города не могли поступить иначе, как воздать похвалу союзнику и утвердить все распоряжения Сципиона, относящиеся на счет нумидийца. Делегацию осыпали благодеяниями и щедро одарили. Удовлетворяя просьбу Масиниссы, римляне отпустили на свободу пленных нумидийцев и вдобавок снабдили их всем необходимым для дальней дороги на родину.
Выполнив задание Сципиона, Гай Лелий намеревался отправиться в обратный путь, но тут пришло сообщение о прибытии в Италию посольства карфагенян. Сенат велел легату задержаться, чтобы разговаривать с пунийцами в присутствии представителя Сципиона.
В это же время стало известно об уходе из Италии Ганнибала и Магона, которых карфагеняне, пользуясь перемирием, тайно отозвали в Африку для защиты своей столицы от Сципиона. В благодарность за избавление Отечества от вражеских войск богам были принесены в жертву сто двадцать быков и объявлено еще одно, на этот раз пятидневное молебствие.
Так сбывались предвидения Сципиона, обещавшего, при подготовке похода в Ливию, увести за собою противника. Ликовали Рим, Лаций и вся Италия, за исключением предателей, интересы которых всегда противоположны человеческим, но один человек, будучи настоящим римлянином, все же не захотел стать свидетелем столь великого и радостного события. Квинт Фабий Максим Веррукоз Кунктатор умер накануне получения доброй вести, умер с проклятьями Сципиону на старческих устах и с убежденностью в верности проповедываемой им самим стратегии — в сердце, умер, чтобы не видеть торжества соперника, умер непобежденным.
Карфагенских послов долго ждать не пришлось; они явились тут же следом за вестью о себе. Правда, сами пунийцы не особенно спешили, но их торопил данный им в сопровождающие Сципионом легат Квинт Фульвий Гиллон. Карфагенянам запретили входить в город и поселили их на государственной вилле в окрестностях столицы, а для встречи с ними сенат собрался в храме Беллоны.
Вначале перед сенаторами выступил Фульвий Гиллон, который рассказал о визите высшего пунийского совета к проконсулу и прочел донесение Сципиона о переговорах. Комментируя достигнутое соглашение, Сципион писал, что, при всех сомнениях в искренности карфагенян, им, римлянам, по его мнению, следует добросовестно, без предвзятости внимать любому голосу, взывающему к миру, поскольку теперь, когда римская политика вышла на широкую арену Средиземноморья и вся ойкумена напряженно следит за их поступками, необходимо заявить о себе как о непреклонном, но справедливом арбитре, с равной объективностью выслушивающем и обвинителей, и обвиняемых, хотя бы даже пришлось поступиться при этом частичными стратегическими выгодами. Ознакомив Курию с мнением проконсула о шансах на заключение договора и о его условиях, Квинт Фульвий ввел в храмовый зал, ныне служащий местом собрания, делегацию вражеского города и представил ее сенату.
Пунийцы выступили с длинной слезоточивой речью. Они, как и их соотечественники перед Сципионом, плакались о постигшей их участи жертв Ганнибала, будто бы в одиночку развязавшего войну, клялись, что все остальные их сограждане не принимали никакого участия в боевых действиях, откуда с наивной непосредственностью делали вывод о необходимости восстановить мир на довоенных условиях, выработанных сорок лет назад Гаем Лутацием и Гамилькаром. О требованиях Сципиона не было сказано ни слова. Окончание речи увязло в рокоте возмущенья, нараставшем в зале с каждой новой фразой пунийцев.
«Как! Они хотят вот так, запросто, ликвидировать итоги самой жестокой и кровопролитной войны за всю историю человечества! — раздавались гневные возгласы. — Проиграв борьбу у себя в Африке, они смеют вновь претендовать на Испанию и Сардинию! Чудовищная наглость!».
Вдруг среди откровенных выкриков негодования послышался спокойный, желчный и слащавый одновременно голос Публия Валерия Флакка: «Отцы-сенаторы, вот мы и воочию убедились, что цинизм пунийцев не знает границ: под видом послов они засылают к нам лазутчиков и, играя судьбами войны и мира у самого порога царства Орка, промышляют ложью, тогда как им следовало бы, раскаявшись, просить пощады».
Это замечание задало определенное направление для прежде разобщенного недовольства. Сенаторов с самого начала смущала относительная молодость послов, а теперь они уже ясно осознали, что перед ними второстепенные в своем государстве лица, и усмотрели в этом свидетельство недобросовестности Карфагена. Претор Публий Элий утихомирил собрание и предложил задавать вопросы послам упорядоченно.
Пунийцев спросили: «На чем основано их утверждение о непричастности столицы к действиям Ганнибала, если уже более двадцати лет политикой Карфагена руководит партия Баркидов?» При этом было названо десятка два наиболее громких имен карфагенских лидеров. Пунийцы, ничуть не краснея, заявили, что никого из перечисленных людей не знают. Тогда их стали расспрашивать о пунктах договора с Гаем Лутацием, на который они ссылались в речи. Послы пожали плечами и объявили, будто в неуемной жажде мира они столь спешили предстать перед римлянами, что не успели прочесть памятные таблицы.
Такими вопросами сенаторы словно вывернули послов наизнанку и, увидев грубые швы, скрепляющие их помыслы, окончательно вскрыли обман. Карфагенян выдворили из курии и приступили к
