коварство врага, тогда как фактический лидер делегации Луций Бебий вовсе не был знаком противнику.
Напутствуя своих посланцев, Сципион советовал им завязать отношения с сенаторами из партии Ганнона и вести борьбу с воинственной группировкой, опираясь на их поддержку. При этом он указал, какие привилегии и уступки по окончании войны можно пообещать карфагенским сторонникам мира, дабы вернее склонить их к сотрудничеству.
Послы взошли на квинкверему, которая благополучно доставила их в карфагенскую гавань. На пути к зданию местного совета римлян сопровождала пунийская стража. Прохожие во все глаза смотрели на эту процессию. На лицах некоторых из них отражалась злоба, на других — страх, на третьих — проступала озабоченность. Римляне шли, как принято у персов, не поворачивая головы, твердо глядя прямо перед собою, словно вокруг них была пустыня. Суровый облик Сципионовых посланцев многих пунийцев навел на мысль о грядущем возмездии за разграбление каравана и заставил их раскаиваться в содеянном.
Пока члены совета, следуя в повозках или в роскошных носилках из аристократического района Мегары, собирались в здешнюю курию, послов окружили заботой люди Ганнона. Три Луция быстро столковались с лидерами партии землевладельцев. Конечно, не возникало речи о том, чтобы кто-либо открыл городские ворота легионам: здесь не было предателей — но в предварительных переговорах обозначились пути взаимодействия двух сторон как равных партнеров в противостоянии общему врагу. Планы Сципиона — ликвидировать заморские владения Карфагена, но оставить за ним Африку — почти не затрагивали интересов земельных магнатов, что и послужило основой общности интересов между ними и римлянами.
Однако другую, наиболее влиятельную силу — партию купцов и работорговцев, намерение Сципиона ограничить сферу влияния Карфагена Африкой, в случае реализации, низводило с позиций торговых владык мира до уровня купцов в самом пошлом смысле слова. Тех же, кто однажды вкусил дурмана власти, не образумит даже угроза смерти. Сторонники Баркидов, недавно спровоцировав толпу на грубый разрыв перемирия, теперь с удвоенным пылом продолжили войну с миром, жаждая уничтожить последние шансы на достижение межгосударственного соглашения. Достав из сундуков свое желтое воинство, они метнули его в толпу, обратив в словесный дождь пропаганды посредством купленных демагогов.
Начиная официальную часть визита, римляне выступили в карфагенском совете старейшин. Они напомнили пунийцам, как те сами добивались мира и, сравнительно мягко затронув инцидент с разграблением флота, выразили удивление непоследовательностью их действий. Далее послы сказали, что если карфагеняне немедленно вернут захваченное, то неприглядный прежде поступок, может быть расценен как спасение потерпевшей крушение экспедиции, и перемирие будет восстановлено. Друзья Ганнона, выразив восхищение деликатностью послов, с готовностью подхватили высказанную ими мысль. Но тут зашевелились всевозможные Газдрубалы, Ганнибалы, Гимильконы и Магоны. Один из них встал перед собранием и сказал:
— Некоторые римляне в финикийском обличии здесь восторгаются благородством врага. Хотел бы и я вместе с ними восхититься, да не выходит. Блекло выглядит это самое благородство в лучах сияния вражеских доспехов. Блеск римского оружия затмевает гуманность их речей. Потому-то я не могу возрадоваться, когда, занесши меч над головою жертвы, палач предлагает обреченному по собственному выбору, то бишь — добровольно, подставить шею топору правым или левым боком. Так-то вот и эти молодцы, — указал он пальцем на Бебия и его товарищей, — сладко ратуют за мир, по условиям которого нас ожидает финансовая смерть.
Зал заволновался, с мест раздались едкие реплики, лица исказились гневом.
— Но вы же согласились с нашими условиями! — воскликнул Луций Бебий.
— Да, мы согласились, чтобы нас рубили с левого боку! — саркастически ответил ему оратор.
— Если вы не способны с честью и мужеством отвечать за последствия начатых вами войн, так и не затевайте их! — зло выкрикнул Фабий.
Тон римлянина вызвал возмущение.
— Смотрите, он поучает нас! Он угрожает нам! — раздавалось с разных сторон.
Далее под умелым руководством баркидцев недовольство переросло в бурю. Карфагеняне кричали, вторя друг другу:
— Что возомнил о себе этот примитивный народец землепашцев!
— Они, эти варвары, диктуют нам свою волю, а сами не способны отличить золота от серебра!
— А ведь они фактически проиграли войну и обязаны платить нам дань, ибо только их дикость не позволила им сдаться после «Канн»! Любой цивилизованный народ признал бы себя побежденным, если бы потерпел поражение в генеральной битве!
— Сейчас они ссылаются на международное право. Так почему же в свое время они не пришли с повинной к Ганнибалу? Ведь это право гласит: проиграл — плати!
— Сгиньте, варвары!
Луций Бебий хотел броситься врукопашную, надеясь, прежде чем его убьют, сразить нескольких врагов, но вспомнил, что является не частным лицом, а посланцем Сципиона, представителем римского народа, и волевым усилием гнев обратил в мысль. Бебий нашел лишь единственный способ продолжить борьбу за порученное дело: он попросил у Ганнона позволения выступить перед общим собранием граждан. Старец обещал ему организовать встречу с плебсом, но предостерег о еще больших неприятностях и даже опасностях, поджидающих послов на городской площади.
На это Бебий заявил:
— Мы — римляне, а потому пусть опасности боятся нас, а не мы их. Добившись постановления о созыве народного собрания, послы покинули зал заседаний совета.
На следующий день, за час до предполагаемого выступления римлян, обстановка в городе стала еще более тревожной для них, чем накануне. Когда карфагенские граждане начали сходиться на главной площади, расположенной между укрепленным холмом Бирсой и также обнесенным стеной военным портом Котоном, на пересечении пяти улиц, сенаторы партии Баркидов вдруг объявили, что Ганнибал и Магон со своими войсками отплыли из Италии и приближаются к Карфагену. Тут же на площадь выкатили бочки с дешевым вином местного производства, а в толпу ринулись бесчисленные лоточники, и началось даровое угощение народа в честь возвращения блудных сыновей государства. Все портики, ступеньки зданий и прочие возвышенные места заняли ораторы, которые, нещадно расточая сокровищницу лучших слов пунийского языка, принялись восхвалять Ганнибала и Магона. Хмелея от их слов, а также от мутного бесплатного вина, простонародье и впрямь почувствовало, что Ганнибал — их гений и спаситель. Эмоциональные силы людей, вырвавшись из тесных клеток повседневности, сотрясли воздух ревом ликования. Ораторы, зная свое дело, от панегириков полководцам перешли к лозунгам, постепенно наращивая их воинственность, и вскоре толпа была готова не только идти на Сципиона, но и штурмовать сам Рим.
Начало собрания задерживалось, так как глашатаи никак не могли перекричать общий шум. Карфагенские толстосумы ехидно поглядывали на послов, наслаждаясь эффектом своего трюка.
— Вы уж извините нас, — с деланным сочувствием обратился один из них к римлянам, — нежданно- негаданно случилось такое событие…
— Да, событие счастливое, — бледнея от бешенства, произнес в ответ Луций Бебий, — только радоваться ему должны мы, а не вы, ибо нашу, а не вашу Родину покинул захватчик!
— Пожалуй, вам повезло, — сказал кто-то с другой стороны, — вы не увидите той жуткой бойни, каковую учинит вашим Сципионовым войскам великий Ганнибаал!
Бебий резко обернулся к говорящему. Лицо этого пунийца показалось ему знакомым.
— А не ты ли, будучи в Тунете, клял последними словами того самого Ганнибала? — резко стегнул его насмешкой Бебий.
— Ну так то было несколько дней назад. Как говорят греки, нельзя дважды ступить в одну реку, то бишь, все течет, все меняется, — усмехнулся карфагенянин.
— Если все течет и меняется, — едва сдерживаясь, заметил Бебий, — то ваш Ганнибал так же скоро из великого сделается ничтожным, как скоро он и возвысился!
В таких перепалках прошло часа два. Наконец толпа на площади устала бесноваться без реального, осязаемого повода, и тогда к ней вывели римлян. Еще полчаса минуло, прежде чем улеглась вновь
