Римляне на рассвете откорректировали свой маршрут с учетом погрешностей карты, а также — последних достижений Ганнибала и Масиниссы и с прежним энтузиазмом устремились вперед, словно вздумали насквозь пронизать дикую Ливию.
Весь день продолжалась скрытая заочная гонка соперников, в которой Ганнибал, обладающий более громоздким и менее закаленным в общей массе войском, с неизбежностью начал отставать.
Противники достигли пределов пунийской державы. Природа здесь почти не изведала рук человека и лишь периодически платила дань кочевникам. Через какую-то сотню миль по их курсу начинались солончаки, а далее простирались пески, доступные только караванам гетулов. Пустыня уже предупреждала о себе тяжким, знойным дыханьем и, посыпая людей тонким слоем незримых по отдельности песчинок, словно бы одевала их в желтый саван, готовя к жертвоприношению. Окружающий пейзаж удручал однообразием. Повсюду вздымались бурые, почти лишенные растительности холмы. Роль деревьев здесь выполняли кусты, а вместо травы кое-где торчали пыльные пучки бурьяна. Зеленый цвет был напрочь изжит отсюда летними месяцами. Поселения встречались все реже, да и те, что попадались на пути, имели убогий, почти безжизненный вид, представляя собою кучки приземистых глиняных мазанок, между которыми в лужах пыли голышом барахтались чумазые дети.
Но зато само войско римлян, как, надо думать, и пунийское, вдруг сделалось средоточием местной жизнедеятельности, поскольку со всей округи к нему собрались насекомые и птицы. Разноцветные мухи яростно атаковали солдат, нанося порой чувствительные уколы, причем, в случае насильственной смерти, некоторые из них растекались по телу ядом и мстили победителям болезненными язвами. Ливийские проводники посоветовали римлянам не трогать этих опасных существ и пытаться аккуратно стряхивать или сдувать их с кожи. А над головами легионеров носились вороны и саркастически каркали, наблюдая мушиный бой. Птичья стая увеличивалась с каждым часом и, заполоняя ясное небо, сгущалась, как туча. Однако пока еще это пищащее, жужжащее и каркающее воинство больше развлекало людей, чем вызывало их досаду. Но на следующий день воздушная орда разрослась до невероятных размеров и стала оказывать удручающее воздействие на солдат.
При первых признаках зари воронье взвилось в едва посветлевшие небеса, сделав их снова черными, и подняло омерзительный крик. А когда сумрак стал рассеиваться, обнаружилось, что в полку стервятников прибыло, и помимо воронов появились грифы, невозмутимо сидящие на увядших кустах, а также — прямо на земле и со зловещим вниманием присматривающиеся к людям. Убедившись, что все воины, слуги и животные пока еще живы и, очнувшись от сна, поднялись на ноги, похоронная команда воспарила вверх. При этом вороны и прочая мелочь с истошными воплями шарахнулись в стороны, заняв фланги и тыл птичьего войска. В таком порядке эта стая и следовала за легионами, терпеливо дожидаясь своего часа, ибо даже птичьими мозгами разумела, что там, где происходит большое скопление людей, массовая смерть неизбежна.
Если сдыхал обозный осел или вконец обессилившая лошадь, кровожадные хищники устраивали битву над трупом животного. Не прекращая междоусобицы, они торопливо раздирали тушу. Первыми лакомились грифы, деловито исследуя чрево жертвы лысыми головами, а вороны были рады и объедкам и поторапливали грифов, хватая их за хвосты. Над оголенными костями волненья стихали, и продолжалась неспешная погоня за основной частью добычи. Стервятники мерно парили над колонной и зорко блюли смерть.
Решительно шагнувшее навстречу судьбе войско все далее углублялось в серо-желтую страну, представлявшуюся царством некоего ненасытного тирана, высасывающего из нее все жизненные соки. Однообразие окружающего пейзажа утомляло глаза и иссушало душу, под его воздействием скудело воображение и возникало ощущенье, будто пустыня постепенно растворяет в себе людей, обращая их, как и все прочее, в песчинки. Во всем здесь чудилось влияние коварного властелина. Римлян подстерегали самые неожиданные и даже нелепые опасности. Несколько раз им на пути попадались отравленные врагами либо просто ядовитые источники, и, несмотря на всяческие предосторожности, сотни солдат были больны, а несколько человек даже скончалось. Однажды войско расположилось на ночлег в сравнительно привлекательной на вид лощине у желтого мутного ручья с поймой, поросшей жиденьким кустарником, напоминавшим волосы вокруг лысины, каковой являлся для этих мест роскошью. Но едва стал сгущаться вечерний сумрак, как над низиной пополз едкий гнилостный запах, заражая все живое. Легионы поспешно бросили лагерь и двигались в темноте до тех пор, пока не выбрались на возвышенность, хотя и безводную, но зато обдуваемую свежим ветром. И это приключение привело к болезням людей и особенно — обозных животных. А в другом случае римляне поплатились за сочувствие к несчастным. Им встретилась группа туземцев, представившаяся частью каравана, пострадавшего от песчаной бури. Обратившихся за помощью пришельцев доброжелательно приняли в войске, снабдив всем необходимым. Прошло несколько часов, прежде чем было заподозрено неладное. Но вот кто-то из солдат заметил на теле одного из гостей тщательно скрываемые под тряпьем гнойные язвы, и вскоре выяснилось, что римляне приютили собранных из разных гетульских племен изгоев, страдающих неизвестной, но, безусловно, страшной болезнью. Правда, осталось тайной, случайно ли эти африканцы попали к римлянам или их подослал некто, привыкший извлекать выгоду из самых тяжких человеческих бед. Как бы там ни было, гетулов спровадили прочь, все снаряжение, которого касались больные, сожгли, а людей, общавшихся с ними, в основном это были слуги, под охраной оправили в обратный путь.
Казалось, что зло растворено здесь в воздухе, им пропитана земля и заражена вода. Тут каждый камень угрожал, за любым кустом, затаившись в притворной дреме, сторожила смерть. Над унылыми холмами чудился беззвучный стон давно похищенных пустыней жертв, предвещавший ступившему сюда трагическую участь. Эта страна представлялась нисхождением в Аид. Здесь все служило потусторонней госпоже и исподволь готовило душу к расставанью с телом.
И вот именно сюда суровый рок повлек два самых сильных, не имевших себе равных в предшествующей истории войска, возглавляемых лучшими полководцами. Состязаясь в скорости, соперничающие армии стремительно внедрялись в эти бесплодные края, чтобы отрезать друг другу дорогу к отступлению и в отчаянной схватке решить судьбу мира, чтобы обратно вернулась лишь одна из них, и современный им век знал бы только одного непобедимого полководца.
Все ближе было роковое поле, закованное природой в цепи холмов, словно преступник, дожидающийся казни, все быстрее сокращался остающийся войскам путь, все стремительнее сжимались человеческие жизни. Смерть реяла над колонной и сортировала людей, готовясь к пиршеству. А ее лазутчики и нахлебники мельтешащей тучей, шелестя крыльями, неслись следом и пристрастно высматривали будущие жертвы, надрывным карканьем указуя на них своей госпоже.
В этой обстановке даже животные загрустили. Боевые кони тревожно ржали, предчувствуя гибель, а обозные мулы и ослы то и дело норовили поворотить назад, явно осуждая намерения своих двуногих хозяев. Но не таково было настроение воинов. Когда люди исполнены идеи и страсти, им есть что противопоставить гнету внешних сил.
«Мы обещали государству, родным и вдовам граждан, убитых Ганнибаловыми наемниками, уничтожить ненавистное войско, — говорил Сципион солдатам, — и мы сдержим слово. Смотрите: я договорился с этим орлиным племенем о сотрудничестве, чтобы после битвы не смогли уцелеть даже трупы поганых пунийцев!»
Легионеры при этом смотрели вверх на зловещую стаю и хохотали, бросая вызов всем темным силам Вселенной. Вместе со Сципионом они готовы были бы идти на штурм пылающего вулкана и спорить с судьбой до последнего вздоха, так как в их представлении он являл собою материализованную, а значит, доступную всеобщему пониманию идею Родины и был озарен блистательным ореолом Фортуны.
У плохого полководца, в нездоровом войске солдаты перед боем печалятся думами о смерти, но у настоящего вождя головы воинов полнятся мыслями о славе или — в худшем случае — о добыче, и потому такие люди в критической ситуации не томятся жаждой жизни, а живут.
В этом войске римлян дух легионеров черпал могущество не только в традиционной для их общины воле, но и в специфическом, присущем только им чувстве чести. «Мы — солдаты Сципиона!» — звучно говорили воины, и в эти мгновения не было в мире людей, способных сравниться с ними в гордости. Если кто-либо чрезмерно растирал ногу и садился на землю, возбуждая хищный интерес грифов, он слышал обращенный к нему голос: «Ты — солдат Сципиона» — и забывал о боли. Когда кто-то падал, сраженный жестоким африканским солнцем, ему напоминали, что он — солдат Сципиона, и это званье осеняло его
