— Я дам тебе сражение, Публий Корнелий Сципион, — уже без прежнего гонора медленно и грустно повторил Ганнибал, и после тягостной паузы добавил:
— Пеняй же на себя!
Публий улыбнулся.
— Ты ничего не понял, Пуниец, — сказал он, — нет здесь меня, а есть государственный человек с конкретными полномочиями и конкретными обязательствами перед своей Республикой.
— Пеняй на себя, — снова произнес Ганнибал и пошел прочь. Сципион поторопился сделать ответный ход и покинул место переговоров одновременно с оппонентом.
Публий ступал легко и уверенно. Сильван же, слишком переволновавшийся в ходе словесного поединка, с трудом передвигал ноги и едва успевал за проконсулом. Заметив это, Сципион захотел взбодрить товарища, с которым побывал во многих переделках, и поинтересовался его впечатлением от вражеского полководца.
— Жуткая образина! — воскликнул переводчик.
— Да неужели? — удивился Сципион и добродушно рассмеялся. — А женщинам нравится. Я слышал, он пользуется бешеным успехом у них.
— Все правильно, — подтвердил Сильван. — «Сейчас схвачу» — говорит его физиономия. Что для женщин может быть приятней!
— Однако и разговорчики же у нас в такой критический час! — перебил Публий. — А между тем, наверняка, в свите Пунийца присутствует Силен, а в нашем отряде — вглядись, уже отсюда можно различить, вон там, справа — высоко подняв голову, стоит громогласный Энний. Эти историки, конечно же, сейчас творят, если не умом, так душой. Представляю, как в настоящий момент они присматриваются к нам с Ганнибалом и в воображении приписывают своим полководцам величественные думы: ведь наступает такой важный день! Но не скажу за Пунийца, а у меня, признаюсь честно, никаких мыслей теперь не осталось — полнейшая пустота; все, что было, растратил. Есть только убеждение, что дело идет как надо.
— Впрочем, — добавил он после некоторого молчания, кое что я все-таки смекнул… Видишь, как гряда холмов, закручиваясь спиралью, вгрызается в нашу долину?
— Не вижу. Я же не орел, и не могу смотреть сверху, — изумился Сильван, но, частично соглашаясь с Публием, сказал:
— Хотя я замечаю, что поле действительно несимметрично.
— Порой и человек может обладать орлиным взором, — задумчиво произнес Публий.
— Да, если он — Сципион.
— Нет, если очень нужно. Но мы отвлеклись. Возвратимся же к делу: в вершине этой спирали Пуниец, несомненно, устроит засаду. Наверное, именно поэтому мне подмигивал его слепой глаз.
23
Входя в лагерь, проконсул прямо в воротах первым попавшимся навстречу солдатам заявил:
— Все прекрасно, соратники, завтра битва!
Тон полководца сообщал однозначную оценку предстоящему событию, и воины взорвали монотонный гам лагеря криком восторга. Пройдя к преторию, Сципион вызвал трубача, и вскоре длинная туба, пропев мощным резким гласом определенную мелодию, уже всему войску возвестила канун сражения. Следующим действием проконсул созвал собрание легатов и трибунов. Коротко оповестив офицеров о том, как протекали переговоры с Ганнибалом, он поставил им задачи по подготовке воинских подразделений к бою и отправил их к солдатам. С некоторыми легатами Сципион переговорил наедине. Так, он отвел в сторону Квинта Минуция Терма и поручил ему немедленно собрать хороший отряд, а с наступлением темноты, засесть с ним за горной грядой, позади холма, который, по его мнению, изберет Ганнибал для организации ловушки, устроив тем самым засаду против предполагаемой засады противника. Особое внимание уделил он Масиниссе и беседовал с ним дольше, чем с кем-либо другим. Под воздействием прошлогодних душевных потрясений и недавней деятельности по укреплению вверенного ему государства нумидиец заметно возмужал и теперь неизменно радовал Сципиона образом своих мыслей.
В такого рода практических заботах, направленных на завтрашнее сражение, прошел остаток этого дня. Лишь с наступлением ночи Сципион уединился в шатре и проиграл в уме несколько возможных вариантов хода битвы. Зная уровень противника и, следовательно, отдавая себе отчет в сложности и непредсказуемости предстоящей битвы, он, конечно же, не рассчитывал на полное воплощение разобранных им тактических построений, но полагал, что в реальности обязательно встретит их фрагменты, а значит, обдумав сегодня как можно больше правдоподобных ситуаций, сэкономит завтрашнее время. Однако в полночь Сципион оставил все дела и лег спать.
В эту тревожную, насыщенную токами людских переживаний ночь боги подарили Публию ровный глубокий сон, который, несмотря на кратковременность, в полной мере освежил его силы. Поднявшись еще до рассвета, Сципион ощутил прилив бодрости и летучую легкость в теле. Ни малейших остатков усталости не затеняло его сознание. Физический организм работал четко и как бы бесшумно, ничем не заявляя о себе; он безропотно и даже с наслаждением служил мысли и цели. Благодаря полноте чувств, окружающее воспринималось с особой выпуклостью и некой прозрачной объемностью. Те предметы, которые раньше, чтобы рассмотреть, нужно было обойти со всех сторон, Публий теперь охватывал единым взором. Обостренность ощущений позволяла ему в запахе дополнительно угадывать цвет, в цвете — слышать музыкальные тона, а в звуках — улавливать движение.
В таком состоянии парадоксально спокойного возбуждения Сципион стал проводить ауспиции. Пернатой братии здесь было не меньше, чем людей, так что процедура представлялась недолгой. Вопрос состоял лишь в том, с какой стороны появятся вещие птицы. И вот, едва проконсул успел собраться с мыслями и произнес установленное воззвание к богам, в светлеющем небе справа от него показались шестеро стервятников, вряд ли подозревающих, что на своих распростертых крылах они несут римлянам знак победы. Итак, бессмертные одобрили решение Сципиона вступить в битву, и он с благодарностью воззрился в сизое небо, серебрившееся узорами прозрачных перистых облаков, казавшихся письменами богов, обращенными к людям на заре столь великого и трагического дня.
Закончив ритуал, Публий возвратился в палатку и извлек из сокровенного убежища красное знамя. Сосредоточенно посмотрев на него, он вышел с ним на трибунал, и в следующий миг в лучах восходящего солнца над преторием заполыхал яркими переливами флаг цвета крови и огня. Одновременно с визуальным сигналом к битве прозвучал зов труб и горнов.
Лагерь воспрял от сна, и под возбуждающие звуки воинственной музыки люди стали преображаться в солдат, готовясь к исполнению жестокого, но священного долга. Они приводили себя в порядок и облачались в новые парадные или — кто победнее — в старые, но начищенные и обновленные доспехи, надевали наградные венки, бляхи, браслеты и другие знаки славы. Подобно спартанцам в лучший период их истории, воины Сципиона шли в бой как на праздник. И хотя вместо пурпурных лакедемонских хитонов, у них под латами серели туники естественных цветов шерсти, грозным пурпуром блистали их взоры. В жизни Рима было два грандиозных ритуала, затмевающих собою все прочие: триумф и погребальный обряд, символизирующие собою победу над врагом Отечества и смерть за Родину, уравнивающие значение обоих событий равным признанием народа, венчающие их равноценной славой. И вот теперь перед воинами возвышались эти две нравственные вершины, а битва предоставляла дерзновенным шанс завоевать одну из них.
Излучая торжество, Сципион прохаживался по возвышению трибунала, своею уверенностью и гордою осанкой изгоняя последние сомнения из солдатских душ. Тут ему сообщили о том, что перед рассветом пунийцы, соблюдая тишину, взобрались на предназначенную им римлянами возвышенность и, замышляя ловушку противнику, сами угодили в западню. Однако численность и африканского, и римского отрядов из-за особенностей рельефа была невелика, а расстояние от зоны их дислокации до предполагаемого места боя, наоборот, являлось значительным, так что обещавший удачу маневр Сципиона с засадой не мог оказать решающего воздействия на общий ход сражения, и давал надежду только на
