римлян, уничтоженных вами, эти Сципионовы выкормыши захлебнулись бы ею, утонули бы в ней, как в море! Мои герои, разметаем стоящие перед нами жалкие остатки былых полчищ, и гордый Рим падет пред нами ниц!»
Сципион, обходя ряды легионов, говорил: «Соратники, настал великий час! Семнадцать лет шел к этому полю, простертому ныне пред вами, наш народ. И славен, и страшен был этот путь. Перед нами разверзались бездны — мы наполняли их телами павших сограждан и двигались вперед, дорогу преграждали отвесные кручи — мы громоздили горы вражеских трупов и по ним шагали дальше. И вот мы на вершине: с одной стороны открывается благоуханная равнина, а с другой — зияет пропасть, и предстоящая битва решит: сойдем ли мы в долину мирной жизни, увенчанные лавром, или же скатимся в обрыв на поруганье диким африканцам. И хотя нас только тридцать тысяч, мы представляем всю свою страну. Да, здесь мы защищаем Отечество! Вспомните, удачи в Италии не приводили ни к чему, а первые же победы в Африке избавили италийскую землю от грязи пунийских сапог. Противостоянье Рима и Карфагена достигло апогея. Дольше их состязание длится не может, сама Вселенная, коей мы являемся частью, не выдержит такого напряжения. В своей неистовой борьбе эти два титана подмяли под себя полмира, а потому сегодня определяется не только их собственная судьба, но в конечном итоге — участь всего Средиземноморья. Вы, соратники, формируете облик грядущей цивилизации, от вас зависит, будет ли у нее добрый хозяин, заботливо взращивающий на полях человечества лучшие культуры, или же она достанется хищнику, жадно пожирающему самые ценные ростки. Так разве не славен наступивший день? Что наша жизнь? Минет несколько десятков лет, и никого из нас уже не будет на земле, однако останутся наши свершения! Никогда прежде не наделяли боги людей таким могуществом: вашим копьям и мечам дана власть в течение трех-четырех часов скроить мир по вашему подобию. Явите вы мужество и честь — достойным будет последующее устройство государств, окажетесь вы трусливыми ничтожествами — и жизнь после вас станет подлой и бесчестной. Так позавидуем самим себе, соратники! Мы родились за тем, чтобы теперь на это поле выйти! Счастлив жребий наш! Проявим же себя достойными своей судьбы! Вперед, друзья, к победе, ничто не в силах воспрепятствовать нам на пути к ней; сама смерть бессильна против нас, ибо герои не умирают: они возносятся на небеса и становятся богами!
Как и вы, друзья, я ощущаю сейчас полет души, то сама Виктория несет нас на своих крылах! Однако пусть наше вдохновение будет зрячим и разумным. А потому поэзию мы свяжем с прозой, и я вам дам сейчас несколько простых советов.
Вы знаете, что я опытный и хитрый полководец. Первое позволяет мне предсказывать маневры противника, а второе делает мои шаги непредсказуемыми для врага. Но и Пуниец блистательно коварен. Так что сражение будет сложным, оно может входить в различные виражи, терпеть крутые изломы, как предусмотренные мною специально для обмана неприятеля, так и внезапные, предпринимаемые по ситуации. Пусть это вас не смущает; что бы ни случилось, помните: вы — римляне, а ваш полководец — Сципион, который с двадцатипятилетнего возраста носит присвоенное вами званье императора. Если вы в каждое мгновенье битвы будете оставаться римлянами, а я — Сципионом, то ни пунийцы, ни их Ганнибал нам не страшны, победа будет за нами!»
Поравнявшись с нумидийцами, которых воодушевлял на битву Масинисса, Сципион отвел царя в сторону и в очередной раз напомнил ему о необходимости соблюдения строжайшей дисциплины. Он требовал, чтобы сразу же после победы над малочисленной вражеской конницей, Масинисса, не увлекаясь погоней, повернул своих всадников обратно и ударил с ними в тыл пунийской фаланги, как это было сделано в сражении с Газдрубалом. Через некоторое время Публий внушал ту же мысль Гаю Лелию, командующему италийской конницей, хотя Лелий менее кого-либо другого нуждался в повторном инструктаже. Затем проконсул объехал на коне остальных легатов и каждому уточнил установку на бой. Он хотел еще очень многое сказать своим людям, но шум со стороны вражеского войска возвестил о начале сражения. Сципион проскакал через коридор в фаланге легионов и занял императорское место на специально насыпанном для него возвышении за центром войска. Поодаль высилось еще несколько таких искусственных холмов, возведенных солдатами, чтобы полководец, перемещаясь параллельно фронту боя, мог с разных точек следить за ходом битвы.
С главного наблюдательного пункта Публий одним взглядом охватил сразу всю свою армию, раскинувшуюся от фланга до фланга более чем на милю. Масса воинов в нетерпении грозно колыхалась, металлом доспехов бросая солнечные блики в глаза полководцу. Это мерцание меди, железа и серебра уподобляло панораму войска морю, сверкающему на солнце переливами волн, и, расширяя ассоциации, наводило мысль на скрытую в недрах войска мощь, сравнимую с могуществом океана, таящемся в его глубинах. И Публий ощущал себя властелином этой стихии, способной крушить и воздвигать государства. Бесчисленные манипулы, когорты и турмы были продолжением его рук и ног, они являлись как бы его общественными органами, столь же послушными разуму и воле, как и органы физиологические. Душа Публия рвалась из груди, чтобы вслед за взором устремиться на поле и объять собою десятки тысяч своих новых тел, а одновременно и проститься со многими из них. Упиваясь восторгом от своей безмерно возросшей силы, Публий уже сейчас чувствовал и боль утрат, поскольку знал, что, ликуя при всяком ударе, нанесенном врагу, он тут же будет умирать вместе с каждым своим сраженным солдатом.
Напротив, на расстоянии чуть меньшем мили, чернела масса врага. Впереди по всему фронту возвышались слоны, казавшиеся некими ритуальными монументами божеств ужаса и смерти.
На мгновение Публий ощутил тяжесть в руке, которой должен был дать знак к началу битвы. Принимая на себя ответственность за многие тысячи людей, диктуя им собственную волю, человек должен быть равноценен всему этому сообществу, то есть тысячекратно превосходить среднего из его членов — запредельное требование для любого гения, а потому тот, кто идет на такой шаг, переступает через самого себя, топчет собственную душу. Сципион обратился духом к славным предкам своего народа, а также — к тем живым, кто остался в Италии, и к потомкам, каковым еще только предстояло придти в этот мир, и их именем, именем тех, которых было, есть и будет гораздо больше, чем воинов, стоящих перед ним, он отдал страшный приказ войску.
Нервно зазвучали трубы. Манипулы гастатов одновременно шагнули вперед и согласованно, с отменной выучкой стали продвигаться к центру равнины. В промежутках строя замельтешили велиты. Чуть позже тронулась с места конница и, быстро набирая ход, понеслась на врага.
Порядок следования римских подразделений был обычным, но в отличие от традиционного построения сегодня манипулы расположились не в шахматном порядке, а непосредственно друг за другом, образуя по всей глубине фаланги широкие коридоры. Свои главные силы — принципов и триариев, проконсул держал в некотором отрыве от гастатов, рассчитывая в дальнейшем использовать их для фланговых атак на противника. Левое крыло составляла италийская кавалерия, возглавляемая Гаем Лелием, а на правом находилась конница Масиниссы. Нумидийскую пехоту Сципион рассредоточил среди велитов и всадников, чтобы она вела активную борьбу со слонами.
Ганнибал, многое, вплоть до вооружения, перенявший у римлян, тоже расставил свою пехоту в три линии. Первые ряды состояли из балеарцев, галлов, лигурийцев и мавританцев — часть из них имела вооружение метателей — за ними следовали карфагенские ополченцы, ливийские наемники и македоняне, а несколько поодаль сплоченной массой выстроились ветераны, приведенные полководцем из Италии. Правый фланг занимала пунийская конница, а левый — нумидийская. Перед фалангой возвышалась линия слонов. Все в сочетании вражеских сил и их расположении казалось любопытным Сципиону и предоставляло ему широкий простор для тактического творчества, хотя на первый взгляд в позиции пехоты и конницы не было ничего неожиданного. Но зато поистине поразительной оказалась расстановка слонов. Римляне уже давно научились противостоять этому сверхтяжелому роду войск, и их мудрено было задавить даже таким множеством гигантских животных, каким обладали сегодня пунийцы. Поэтому наиболее эффективным представлялось использование слонов против конницы, особенно в нынешней ситуации, когда римляне имели двойной перевес в кавалерии. Однако именно в этом бою Ганнибал почти всех слонов поставил перед пехотой и тем самым обрек свою конницу на поражение!
В первый момент Сципион возликовал, потому что он хорошо подготовил легионы к встрече с истинно африканским оружием, а теперь, увидев расположение врага, мог быть уверен и в победе на флангах. Но тут ему опять вспомнился «подмигивающий» слепой глаз Пунийца, и по его спине холодной поступью пробежал озноб. Ганнибал не мог совершить столь грубой ошибки, а значит, ошибается в оценке ситуации он, Публий. Сципион напрягся, сосредоточился и в следующий миг целиком растворился в мысли,
