Легионеры шагали вдоль пестрых людских рядов и на ходу брали из предложенного только самое необходимое, проявляя скромность, достойную великодушной щедрости населения. Со всех сторон они слышали добрые напутствия, к ним взывали как к защитникам Родины, с каковыми связаны надежды всей Италии. К Клавдию обращалось множество добровольцев, желающих вступить в его войско, он всех благодарил за верность Отечеству, но принимал к себе лишь некоторых, реально способных выдержать тяготы похода.
За шесть дней отряд пересек почти всю Италию и ночью тихо вошел в лагерь Ливия. Консулы решили разместить солдат Нерона в имеющихся палатках, не расширяя лагеря, чтобы скрыть от противника прибытие подкрепления. Той же ночью состоялся совет консулов и легатов. Многие считали целесообразным дать отдых истомленному переходом пополнению и за это время лучше изучить своего врага. Но Клавдий Нерон пылкой речью, перемежая доводы и просьбы, склонил собрание в пользу немедленных активных действий.
На следующее утро легионы выстроились на равнине. Карфагеняне также проявили готовность к бою. Но, знакомясь с расположением войск противника, Газдрубал заметил среди римлян людей, выделяющихся свежим загаром, и исхудавших, будто только что с похода, коней. Он заподозрил недоброе и отвел свою армию в лагерь. По его приказанию к римскому стану и в ближайшие окрестности отправились разведчики. Данные, полученные по их возвращении, были противоречивы: лагерь не увеличился, однако в среде италийцев наблюдается эмоциональный подъем и уверенность в скорой победе. Газдрубал сам приблизился к вражескому лагерю, и тут его поразило дублирование команд, подаваемых трубачами. Он давно имел дело с римлянами и знал, что такое повторение сигналов означает у них наличие двух полководцев и, соответственно, двух войск. Исследуя обстановку, Газдрубал все более склонялся к предположению о присутствии здесь, на границе Галлии и Умбрии, обоих консулов. Это открытие произвело на него угнетающее впечатление, так как он не мог представить, на сколь дерзкую авантюру решился Клавдий Нерон, и посчитал, что его брат потерпел сокрушительное поражение, не позволившее ему воспрепятствовать походу Клавдия. Удрученный тягостными мыслями и дурными предчувствиями Газдрубал с наступлением темноты поспешно бросил лагерь и стал уходить со всем войском вдоль реки Метавр к Апеннинам, намереваясь форсировать реку и идти на юг, чтобы оказать помощь Ганнибалу, по его мнению, попавшему в беду. Но во всеобщей неразберихе пунийцев покинули проводники, и войско заблудилось среди лощин и оврагов незнакомой страны. Тем не менее, Газдрубал не позволял сделать привал и торопил наемников продолжать путь. Все это стало походить на хаотическое бегство. Тут испанцы, составлявшие большую часть армии, вспомнили, как весь прошлый год они без отдыха отступали перед римлянами, но тогда они находились дома и потому спаслись, а здесь, на чужой земле, им грозила всеобщая гибель. Воля иберов была сломлена. Потеряли боеспособность и галльские наемники. Эти рослые, сильные и воинственные люди привыкли решать дело коротким яростным натиском, но оказались неспособными переносить длительные труды. Бессонная ночь лишила их пыла и сил, и многие из них разбрелись по округе, чтобы предаться сну на лоне природы, а остальные едва держались на ногах. Днем разведчики сообщили о приближении римлян, которые двигались по кратчайшему пути. Эта весть снова подстегнула карфагенян к продолжению марша, так и не позволив им восстановить силы. По мере их удаления от устья реки ее берега становились все круче, а воды — более бурными. Надежда найти брод таяла, а вдали уже показалось облако пыли, взметаемой сапогами легионеров. Пунийцы совсем сникли, дух обреченности реял над войском.
Когда Газдрубал, наконец, понял, что им не уйти от врага, он отдал приказ возводить вал. Но было уже поздно: Клавдий Нерон, следовавший с конницей в авангарде, напал на карфагенян и не позволил им серьезно заняться строительством укреплений, а вскоре подоспел Марк Ливий с легионами, на ходу перестроенными в боевой порядок. Пунийцам ничего иного не оставалось, как вступить в бой.
У римлян правым флангом командовал Клавдий, левым — Ливий. Газдрубал поставил против Нерона галлов, а сам с испанцами и африканцами принял на себя удар Ливия.
На участке Ливия с переменным успехом шла жестокая битва. Постепенно Газдрубал стянул туда из центра лигурийцев и слонов. Обе стороны несли большие потери. А на фланге Клавдия было затишье, поскольку противников разделял холм, огибать который и тем, и другим было опасно. Нерон не мог стерпеть, чтобы исход сражения определялся без его участия и, сдружившись за последнее время с риском, решил до конца выдержать принятую ранее роль отчаянного смельчака. Он развернул почти весь свой отряд и, оставив немногочисленное прикрытие, повел основные силы в обход левого фланга. Переход загорелой части римского войска был столь стремителен, что, прежде чем испанцы и лигурийцы поняли происходящее, они и с фланга, и с тыла были атакованы солдатами Клавдия. Уже пережившие пик напряжения своих сил в битве с легионами Ливия воины пунийского войска не могли выдержать новое сражение. Бежать было некуда, потому окруженные, сгрудившиеся в кучу наемники тысячами гибли на месте. Обезумевшие от боли ран и истошных воплей избиваемых людей слоны топтали свое же войско, и погонщики были вынуждены сами умерщвлять их ударом в голову. Галлы, размякшие от усталости и жары, сдавались в плен, почти не оказывая сопротивления. Газдрубал, сколько мог, и словом, и личным примером воодушевлял солдат. Но в такой безнадежной ситуации наемники забывают о деньгах и превращаются просто в людей, которые понимают всю бессмысленность смерти за тысячи миль от своей Родины. На них все меньше действовали увещевания Газдрубала, воспользовавшегося человеческой алчностью, чтобы ввергнуть их в пучину гибели. Видя бесполезность сопротивления, пунийский вождь, кроме того, под влиянием собственных неудач твердо уверовавший в поражение Ганнибала, совсем отчаялся, причем не только в собственной судьбе, но и в участи своего государства. Он разогнал коня и бросился в гущу римских рядов, найдя смерть, достойную воина, но не полководца.
Избиение продолжалось столь долго, что на следующий день у римлян не хватило сил для уничтожения беспомощной толпы уцелевших галлов и лигурийцев. А Марк Ливий, давая возможность беглецам спастись, сказал: «Пусть останется хоть кто-то, чтобы рассказать о нашей доблести и поражении врага». Пунийцы потеряли более пятидесяти тысяч солдат убитыми, их войско прекратило свое существование. С римской стороны погибло восемь тысяч воинов.
Клавдий Нерон, едва успев возликовать, вспомнил о своих брошенных на произвол судьбы легионах и в ближайшую ночь снарядил приведенный им отряд в обратный путь. В войске, которое он оставил рядом с Ганнибалом, находились опытные легаты, в том числе Квинт Фульвий, прославившийся взятием Капуи, но никакие слава и опыт не способны были заменить для римского солдата авторитета консульского звания, потому уверенность воинам могло придать только присутствие Клавдия.
Боги хранили римлян. Ганнибал проявил странную нерасторопность, и консул вернулся в апулийский лагерь, прежде чем там произошло что-либо существенное.
Клавдий Нерон сполна утолил свою ненависть к Газдрубалу, не только приведя его к поражению и гибели, но и надругавшись над мертвым телом. Он привез с собою голову карфагенского полководца и велел бросить ее перед вражеским валом. В отличие от Ганнибала, Нерон не питал особого почтения к тем немногим людям, которые попирают тысячи других. Для него Газдрубал не был великой личностью, а воспринимался им лишь как захватчик, стремившийся поработить его Родину, и, помимо того, он являлся чужеземцем, то есть почти нечеловеком. Многие соратники Нерона под влиянием широкомасштабных войн и греческого воспитания раздвинули границы своего мировоззрения за пределы померия и приобрели гордость несколько иного порядка. Потому они не могли одобрить последний поступок своего консула, но всеобщая радость была столь велика, что никто не захотел упрекать главного героя этого года.
Когда Ганнибалу принесли голову брата, он впился в нее взглядом и долго молчал. Овладев собою, он сказал: «Узнаю злой рок Карфагена». Вслед за тем к нему привели посланных Клавдием африканцев, которых тот взял в плен у Метавра. От них Ганнибал узнал все подробности о случившемся.
Через несколько дней пунийское войско оставило лагерь и поползло в Бруттий, чтобы забиться в самый дальний угол Италии. Туда же Пуниец согнал население греческих городов, державших его сторону, заставив их покинуть родные очаги.
Ганнибалу невозможно было не понять, что одолеть Рим не в его силах, но он упорно не желал покидать эту страну, в лютой, взращенной с детства злобе к италийскому городу стремясь даже наперекор судьбе вредить ненавистному врагу. Может быть, он рассчитывал на чудо, либо просто не мог поверить в то, что кто-то способен по-настоящему победить его.
В Риме, как только стало известно о предпринятом Клавдием Нероном форсировании событий,
