справедливо — за коррупцию. Во времена заката своей цивилизации греки при всех достоинствах не могли устоять против гнусных металлов и даже порцию яда для исполнения смертного приговора надо было добывать за взятку, так как в противном случае палач угощал жертву таким составом, после которого смерть казалась несчастному недостижимым блаженством. После очередного политического излома бьющейся в предсмертных конвульсиях Греции народ призвал Демосфена на родину, но, как оказалось на деле, лишь для того, чтобы исправить свою оплошность по его справедливому осуждению и приговорить к смерти, как и положено, за патриотизм, то есть, за приверженность этому самому народу с его прошлым и будущим.
Римляне ко времени излагаемых событий меньше преуспели на поприще расправы со своими благодетелями, но они с лихвой наверстали упущенное впоследствии. Однако кое-какие достижения имелись у них и на тот период, ибо, как известно, если уж римляне за что-то брались, то делали это добротно и от души.
Гней Марций был великим воином и прирожденным лидером. Он отличился в войне против вольсков и получил почетное прозвище Кориолана по названию захваченного им города, после чего стал консулом. В тот век полным ходом шла борьба плебеев с патрициями, итогом которой в дальнейшем стало то, что за счет усилий народной массы плебейская верхушка добилась равного положения с патрициями и тоже села на шею народу. В лице Марция патриции получили сильного вождя. Это послужило причиной его травли со стороны плебейских лидеров. Обозрев монументальную фигуру Кориолана, они не смутились его неприступной доблестью и сумели обнаружить в нем существенный для политика недостаток: тот был честен и горд. За гордость, названную проявлением стремления к тирании, его взялись судить, а честность не позволила ему защищаться так, как того требовали обстоятельства. При всеобщем ликовании плебса, столь же интенсивном, как и во время избрания Марция консулом, он был изгнан из Рима и нашел приют у вольсков, с которыми до этого сражался на полях битв семнадцать лет. Столь яркий человек не мог остаться незамеченным в любой общине: вскоре он встал во главе вольсской армии и в пух и прах разбил «освобожденных от тирании» римлян. Те обратились к нему с мольбами о пощаде, но Кориолан оказался горд до конца: он не простил соотечественников, однако отказался продолжать поход на родной город, и за это был убит вольсками прямо на народном собрании.
Ромул, основавший великий город и давший ему собственное имя, на вершине своей карьеры вдруг бесследно исчез. Говорили, будто он обратился в бога и вознесся на небеса. Другая версия гласила, что его убили соратники-сенаторы, которые затем рассекли тело и по частям, пряча кровавые куски за пазухой, вынесли его из храма, где было совершено преступленье. Дабы пресечь неблагоприятные толки и всяческие подозрения, те же сенаторы обожествили Ромула и издали указ верить первой версии. Народ охотно поверил, ибо приятно уверовать в бога после надругательства над ним.
Марк Фурий Камилл шесть раз избирался трибуном с консульскими полномочиями, пять раз был диктатором в те годы, когда наступали особенно трудные для государства времена, и справил четыре триумфа, когда его талант и воля превращали худшие годы страны в лучшие. Под руководством Камилла римляне одолели этрусков, с которыми соперничали за гегемонию в центральной Италии несколько столетий и чей город Вейи, покоренный Камиллом, в ту эпоху был для римлян все равно, что позднее Карфаген. Он сумел отстоять за Римом статус столицы расширившегося за счет победы над Вейями государства и за это получил от граждан титул второго основателя Рима. Однако Фурий пресек алчность, которой тогда впервые заболели римляне в результате больших успехов, и тем навлек на себя ненависть любителей злата, каковые всегда по совместительству являются и завистниками. Соединение зависти с деньгами дает грязь, разливающуюся в обществе смрадным болотом лжи и клеветы. Зловонные испарения человеческой подлости ударяют в голову простых людей, отчего те теряют ориентацию и, одурманенные, впадают в безумную воинственность либо в тупую апатию. В этой душной атмосфере Марк Фурий Камилл был осужден якобы за кражу этрусской добычи. Великий человек будто бы позарился на какую-то медную дверь в захваченных Вейях и упер эту ценность в свою усадьбу, наверное, для того, чтобы его пресыщенный блеском триумфов взор мог иногда упокоиться на ее тусклой поверхности. Под улюлюканья и проклятия толпы оскорбленный Камилл оставил город. Грохот, поднятый плебсом, откликнулся эхом аж на севере Италии и навлек на римлян галлов. Ослабленный распрями Рим пал жертвой нашествия чужеземцев. Только возвращение Фурия Камилла позволило римлянам собраться с силами и победить галлов. После этого народ снова воспылал к Камиллу такой любовью, что уместно было ждать очередного урагана ненависти, но его унесла чума, избавившая судьбу от искушения еще раз продемонстрировать свои капризы.
Марк Манлий во время того же нашествия галлов отразил ночное нападение захватчиков на Капитолий и тем самым спас Рим от окончательного поражения, за что получил прозвище «Капитолийский», а позднее был осужден и сброшен с кручи именно Капитолийского холма.
Длинен этот перечень, пронесенный пергаментом, камнем и медью через две тысячи лет, но реальность во всем своем размахе не могла поместиться ни на пергаменте, ни на камне, ибо беспощаден народ к своим благодетелям. И всякий раз место изгнанных занимали организаторы гонений, лучших сменяли худшие.
Да, немало приложил усилий и затратил эмоций народ античности, чтобы погубить собственную цивилизацию и погрузить человечество в тысячелетний мрак средневековья.
Значительный шаг на этом пути был совершен и в тот день, когда Публий Сципион Африканский сел в коляску и по Аппиевой дороге покатился прочь из Рима.
14
Трясясь в повозке, Сципион угрюмо озирался по сторонам, но ничего не видел вокруг, поскольку его взгляд был направлен внутрь. Он вспоминал. Перед мысленным взором вновь проползала унылая колонна пленных пунийцев, которых он некогда вел в триумфальной процессии. Потом в стране прошлого, называемой памятью, проходили тысячи и тысячи других несчастных побежденных, вводимых в Рим многочисленными триумфаторами, каковые своим скорбным видом, неизбывным горем создавали разящий контраст облику победоносных полководцев, мраком своего отчаянья оттеняли блеск торжества римлян. Каждый шаг по мостовой этого города накладывал на них особую печать и делал их все менее похожими на самих себя, ибо с каждым шагом они все глубже погружались в бездну рабства. Публий пытливо всматривался в лица этих жалких существ, когда-то бывших людьми, и старался угадать ту беспощадную силу, которая заставляла их терпеть позор, тешить своими страданиями победителей, осквернять собственное достоинство, топтать душу. Его всегда удивляла их способность выдерживать этот марш, оскорбления, плевки, безнадежность будущего, доходить до Капитолия, смотреть на возвышающегося над их головами триумфатора, слышать рукоплескания врагов своему бесчестию, затем дожидаться смерти в тюрьме или торгов на невольничьем рынке. Он никогда не понимал способности людей к беспредельному паденью… А теперь сам уезжал из Рима, по существу, как изгнанник, и тоже не понимал, какими происками судьбы продолжал дышать, чувствовать и даже мыслить, отчего глаза его не вывалились из орбит при виде неблагодарной толпы, ноги не отнялись, когда он совершал прощальный круг по форуму, мозг не воспламенился от сознания чудовищной обиды.
Публий сделал краткую остановку у родовой гробницы Сципионов, чтобы проститься с прахом предков, а затем его кибитка снова загромыхала деревянными колесами по видавшим виды камням знаменитой трассы. Оставив позади могилы родных, Сципион окончательно расстался с прежней жизнью и целиком погрузился в чуждый мир изгнания.
Тем временем слева проплывала величественная, на взгляд любого римлянина, Альбанская гора, где некогда располагалась Альба-Лонга — прародина римлян. Это священное место своим видом неоднократно вдохновляло Сципиона на подвиги во имя Отечества, когда, отправляясь в дальние походы, он проходил здесь со своими легионами. Но сейчас Публий ничуть не был тронут: насыщенный вековою славой пейзаж окрестностей великого города казался ему пустынным, как склон вулкана, покрытый коркой застывшей лавы, похоронившей под собою все живое.
