На этом летний сезон, годный для ведения боевых действий, завершился. Следовало готовиться к зиме. Но Тит Фламинин, опасаясь, что ему не будет продлен империй на следующий год, продолжал штурмовать принадлежащие македонянам города. Царские владения неумолимо таяли, и в конце концов Филипп был вынужден предложить консулу переговоры. Совершая такой шаг, он не столько надеялся прекратить войну, ибо уже достаточно знал соперника, сколько рассчитывал выиграть время и сбить наступательный порыв римлян. В свою очередь и Квинкций был заинтересован в дипломатической игре, так как в ином случае, пусть бы он даже успел овладеть десятью или двадцатью городами, это не дало бы требуемого результата, не сокрушило бы вражескую державу, а переговоры означали если и не финал войны, то, по крайней мере, промежуточный финиш. Достигни он хоть частичного соглашения с Филиппом, было бы о чем рассказать в Риме, когда в ходе ежегодного зимнего раунда политической борьбы друзья будут отстаивать его интересы в сенате и на Комиции. Правда, Квинкций мечтал повышенной активностью вызвать Филиппа на генеральное сражение, но он понимал, что после летних неудач царь не отважится на такое дело, и поэтому без особого воодушевления, но все же принял приглашение соперника встретиться для беседы. Филипп прибыл на переговоры с небольшой свитой, а Фламинина окружала толпа его союзников, добросовестно собранных им со всей Греции, включая Ионию.
Консул кратко изложил прежние условия об освобождении городов Эллады от македонских гарнизонов и о предоставлении им гарантий в организации самоуправления. Царь отнесся к услышанному гораздо спокойнее, чем несколько месяцев назад, поскольку уже был соответствующим образом сориентирован во время первого свидания с Квинкцием. Но вот к чему он оказался не готов, так это к разговору со своими недавними подданными, зависимыми, полузависимыми, дружественными и союзными греками, каковые теперь обрушили на него град требований и претензий, а заодно — укоров и обвинений. Так прорвалась сковывавшая их души плотина более чем столетнего рабства у Македонии. Этолийцы, ахеяне, пергамцы и родосцы обязывали Филиппа не только освободить оккупированные города, но и восстановить разрушенные, а также — возродить поля, усадьбы, рощи и так далее и тому подобное. При этом они, перебивая друг друга, бросали ему упреки в давних прегрешениях и в проступках лишь ожидаемых. Они выставляли ему все новые и новые условия и тут же кричали, что он все равно ничего не выполнит, ибо нечестен и коварен, после чего опять требовали и требовали… Филипп пытался отшутиться, но постепенно распалился сам и обрушился на греков с ответными обвинениями. Этолийцев он упрекал в беззаконии, ахейцев — в измене, а всех вместе — в недомыслии и мелочности. В подобных перепалках прошел первый день переговоров.
Назавтра Филипп намеренно сильно запоздал якобы потому, что перебирал в уме все уступки, каковые намеревался сделать грекам, и попросил позволить ему в целях экономии времени объясниться один на один с консулом. Греки долго возмущались такой просьбой, и вечер уже замаячил на западе розоватыми оттенками небес. Под угрозой полного срыва переговоров римские союзники смирили гонор, и состоялась аудиенция полководцев. Этот разговор, ввиду отсутствия помех со стороны, продолжался недолго, и по его окончании Квинкций сразу же объявил грекам результат. Царь действительно соглашался на многие требования противоположной стороны, хотя, конечно же, не на все. Так, например, он выражал готовность отдать ахейцам Аргос и Коринф. В качестве итога одного года не особенно сложной войны достигнутое соглашение могло считаться вполне приемлемым. Но, увы, греки больше обращали внимание не на то, что им возвращали македоняне, а на то, что они оставляли себе. Перед их несговорчивостью обращались во прах все дипломатические усилия римского консула и македонского царя. Тогда Филипп, возможно, по тайному совету Квинкция, предложил отправить послов в Рим и окончательно решить все вопросы в сенате. Этолийцы и ахейцы заподозрили в пожелании царя некое опасное плутовство и уступили лишь уговорам Фламинина, напомнившего им, что наступающая зима в любом случае прервет боевые операции и лучше использовать неблагоприятное время для переговоров, чем потерять его впустую.
Пока посольство македонян, греков и делегация из штаба Квинкция добирались в Рим, там прошли выборы магистратов. Высшую должность народ вверил Гаю Корнелию Цетегу и Квинту Минуцию Руфу. Оба консула принадлежали к ближайшему окружению Сципиона, но оба они не вняли увещеваниям принцепса, а также своего друга, и изъявили претензию на командование в Македонии.
В данном случае помощь Сципиону пришла из оппозиционного лагеря от плебейских трибунов Луция Оппия и Квинта Фульвия, посчитавших кандидатуру Квинкция более приемлемой для себя, чем Корнелия или Минуция. Ввиду их протеста, рассмотрение вопроса было передано из Комиций в сенат. В Курии очень постарались посланцы Фламинина, которые не столько занимались обслуживанием переговоров сената с македонянами и греками, сколько рекламировали летние успехи своего полководца. При поддержке Сципиона им удалось убедить сенаторов в том, что балканская кампания идет нормально и не следует мешать Квинкцию довести начатое дело до конца. В итоге оба консула получили назначение в Италии, а Фламинин в ранге проконсула остался в Греции.
Разговор с царскими посланцами продолжался недолго. Обильное словоблудие македонян не ввело в заблуждение сенаторов, быстро раскрывших суть этого предприятия Филиппа, состоявшего в том, чтобы еще раз произвести разведку в стане врага и одновременно отвлечь римлян от войны. Люди Квинкция по достижении главной цели тоже перестали интересоваться диалогом с противником. Таким образом, дипломатическая миссия исчерпала себя, выполнив скрытые задачи и оставив без внимания провозглашенные. Римляне потребовали от македонян полного освобождения Эллады и с тем отправили их на родину. Умы государственных мужей всех стран, задействованных в балканском конфликте, вновь обратились к войне. Приближалась весна.
Тит Квинкций Фламинин за год вполне освоился в Элладе и намеревался сразу же с началом летней кампании приступить к решительным действиям. Однако, прежде чем двинуться на саму Македонию, следовало обеспечить себе надежный тыл, то есть заручиться дружественным расположением всей Греции. Большая ее часть уже была связана с римлянами узами договоров, договоренностей, а также наличием италийских гарнизонов в одних городах и власти проримской аристократии — в других. Последней крупной силой Эллады, все еще ориентирующейся на Филиппа, оставалась Беотия.
Эта страна из-за своего срединного, стратегически важного местоположения в Греции и доступности ввиду отсутствия на ее территории естественных природных укрытий издавна была лакомой добычей для всех завоевателей, и ее население привыкло покорствовать силе и служить иноземным царям. «Римляне прибыли издалека, они пришли и уйдут обратно, а Македония располагается рядом», — рассуждали беотийские вожди и склонялись к тому, чтобы выказать верность Филиппу. «Но зато в настоящий момент римляне находятся ближе македонян», — вспоминали они, и это заставляло их колебаться.
Квинкций вознамерился при помощи хитрости помочь беотийцам определиться с выбором и таким путем избавить их от мучений натужных раздумий. Он окружил себя множеством греческих посольств, взял для охраны чуть более сотни солдат и с такой пестрой, далеко не воинственной свитой направился прямо в столицу беотийского союза Фивы. Увидев с городских башен проконсула, излучавшего миролюбие, подтверждаемое отсутствием войска, фиванцы, и прежде наслышанные о прекрасных человеческих качествах Фламинина, восхитились римлянином и толпою вышли за ворота, дабы достойно встретить гостя. Пока Квинкций раскланивался с беотийцами и говорил им любезности, подтянулись две тысячи легионеров, следовавших в миле от полководца и прежде скрытых за извивами дороги. С ними Квинкций и вошел в город, делая вид, будто именно в таком сопровождении его и пригласили жители. Фиванцы оторопели от случившегося трагического недоразумения, но ввиду безвыходности тоже делали вид, что все происходит как раз так, как они того желали. Обосновавшись в городе, Фламинин любезно предложил беотийцам провести союзное совещание. Легионеры даже с зачехленными щитами и вложенными в ножны мечами выглядели весьма представительно, и греки с готовностью исполнили просьбу консула. На собрании вначале, как обычно, выступили делегации эллинских союзников римлян, а сам Квинкций лишь добавил несколько слов о справедливости, честности и нравственности своего народа. Услышав с трибуны, сколь благодатен для греков приход на Балканы римлян и, посмотрев еще раз на приветливых легионеров с мечами в ножнах, беотийцы единогласно постановили заключить союз с Римом. После этого проконсул поблагодарил фиванцев за гостеприимство и покинул город, не оставив в нем ни единого италийца, чем еще раз удивил греков. Отныне никто и ничто не препятствовало римлянам идти на Македонию, кроме самих македонян.
Тит Квинкций двинул свое войско в Фессалию. Поспешив миновать опасный Фермопильский проход, римляне замедлили марш и далее шли, соблюдая осторожность, так как стало известно, что царь,
