малейшей тени заговорщицких страстей. Наконец однажды грек дерзнул проявить инициативу и велел своим помощникам под каким-либо предлогом отвлечь спутников Сципиона, а когда Публий остался один, решительно устремился к нему. Но Сципион окликнул проходившего неподалеку квестора Фурия и, подозвав его к себе, отгородился им, как щитом, от преждевременных откровений Гераклида. Не сумев застать Сципиона в одиночестве, византиец, пряча досаду, обменялся с ним лишь формальными фразами.
Входя в шатер консула, где собрался весь римский штаб, Гераклид почти не верил в успех порученной ему миссии, поскольку не смог сделать главного: подкупить или шантажировать Публия Африканского и заручиться его поддержкой, однако, будучи матерым политиком, взял себя в руки и явил римлянам достойный образец цветистого греко-азиатского красноречия.
Он говорил о просторах Сирийской державы, могуществе царя и широте его души, намекал на алчность римлян, захватывающих земли врагов и отдающих их друзьям, предупреждал, что невозможно вечно испытывать терпение богов, ибо оно небеспредельно, и когда-нибудь владыки небес покарают зарвавшихся сынов италийской земли. В редких промежутках между риторическими шквалами оратор более скромным языком поведал о том, что Антиох Великий по бесконечной доброте своей готов оставить исконно греческие территории Ионии и Эолиды и уже давно сданную Лисимахию, а также согласен явить изумленному миру образец истинно царской щедрости, возместив римлянам половину военных издержек, если только те покинут Азию.
Посовещавшись с легатами, консул ответил послу, что римляне никогда не останавливаются на половине дороги, и точно так же, как они освободили всю балканскую Грецию, намерены освободить и всех без исключения малоазийских греков, а потому мир может быть достигнут лишь после того, как царь очистит все пространство до Таврских гор и целиком оплатит расходы римлян на азиатский поход, поскольку война началась по его вине.
Гераклид покидал преторий, низко опустив голову, и, лишь скосив взгляд на Публия Африканского, немного оживился, так как уловил в глазах римлянина некоторый интерес к себе. Византиец снова стал охотиться за Сципионом, который теперь олицетворял собою его последнюю надежду, и на этот раз ему повезло: он встретился с ним наедине в тот же день. Обрадованный такой удачей, Гераклид сразу выложил римлянину все, что имел сообщить ему от имени царя, поскольку боялся, как бы им снова не помешали. Он сказал, что царь питает к Сципиону самые дружеские чувства с момента их встречи в Апамее, а потому страстно желает оказать ему услугу, возвратив в целости и сохранности случайно оказавшегося у него в плену сына, а заодно предлагает первому из римлян несметные сокровища и даже долю в управлении царством, причем все это безвозмездно, однако, в свою очередь, надеется на столь же бескорыстную помощь Сципиона в деле урегулирования сирийско-римского конфликта.
Публий возликовал. Увидев Гераклида сразу по прибытии в Азию, он по лицу грека и его настойчивым поискам аудиенции понял, что не ошибся в своих расчетах, то есть: юный Публий жив, находится у Антиоха и преподносится ему, Сципиону, как объект торга на переговорах.
Однако сейчас, непосредственно услышав от царского посла все то, что и без того уже знал, он испытал невероятный взрыв радости и небесную легкость в душе. У Публия возник порыв обнять и расцеловать Гераклида, но вместо этого он холодно сказал:
— Я сожалею, но ты запоздал с ходатайством за царя. Чем я могу помочь теперь, когда консул и совет уже вынесли свое решение?
Гераклид сделал движение, порываясь объяснить, что он искал встреч с ним раньше, и посетовать на отсутствие подходящего случая, но Сципион не дал ему возможности увести разговор на обочину основной темы и продолжил начатую мысль.
— Впрочем, сам Антиох опоздал с поисками мира еще больше, — внушительно говорил римлянин, — царю следовало создать мощный оборонительный рубеж на Херсонесе возле Лисимахии или, по крайней мере, у Геллеспонта. Продержав нас там несколько месяцев и подточив наши материальные ресурсы, он мог бы вступить в переговоры с нами на равных. Но какой разговор может быть у нас с царем теперь, когда он сдал без боя важнейшие стратегические районы, мощный хорошо укрепленный город, вдобавок ко всему, переполненный провиантом и всяческим воинским снаряжением, и беспрепятственно впустил нас в свою страну, когда он, образно выражаясь, не только позволил себя взнуздать, но и оседлать? Увы, сегодня уже никто не поможет вернуть царю потерянные по безрассудству территории.
Гераклид пребывал в полной растерянности от столь сурового нравоучения римлянина, которого не смягчили даже отцовские чувства, но вдруг он встрепенулся, так как, сделав несколько шагов по яблоневой аллее в тягостном молчании, Сципион заговорил на несколько иной лад.
— Однако я рад, что царь, несмотря на политические и военные трудности, сохранил в себе человека и чтит дружеские отношения, — любезным тоном сказал он. — Я благодарен ему за предложенные дары, но приму только один из них, зато несравненно лучший из всего, что может быть на свете, — сына. Остальное же, всякое там богатство, полцарства и тому подобное меня ничуть не интересует, и по этому поводу лишь замечу следующее: царю было бы полезно получше изучить римлян, дабы понять, что сокровища души и ума несравненно ценнее россыпей золота и бриллиантов, равно как и толпы рабов.
— Итак, передай царю величайшую мою благодарность за сына, — подытоживая, внушительным тоном сказал Сципион, — но при этом прошу подчеркнуть, что я согласен принять только частное благодеяние, оказанное мне как частному человеку, но как государственный муж я не возьму от царя ничего.
— О, само собой разумеется! — воскликнул Гераклид, с ужасом думая о том, как он объяснит господину, что, отдав заложника, фактически ничего не получил взамен.
Сципион знал, что в сложившейся ситуации Антиох вернет ему сына уже хотя бы в силу одной только царской кичливости, но решил смягчить дело пухом летучих слов.
— А в свою очередь я как частный человек дам царю совет, каковой, не сомневаюсь, вполне стоит царской щедрости, — заявил он. — Так вот, передай Антиоху, Гераклид, чтобы он, не раздумывая, соглашался на все условия римлян. Пусть он пожертвует Малой Азией ради дружбы Рима, ибо не о каких-то конкретных территориях стоит ему теперь думать, а о том, как спасти свое царство от полного краха. Ты сам говорил недавно, что мы отнимаем земли у врагов и дарим их друзьям. Так пусть же царь станет нашим другом, тогда сама собой отпадет причина для завоевания нами Азии, в противном же случае нас не остановит ничто и никто. Да, сейчас часть Антиоховых владений мы отдадим Эвмену, поскольку мы чтим тех, кто делает нам добро, и караем противников за причиненное зло, но, если царь последует моему совету, наступит день, когда мы стократ возместим Антиоху нынешние потери. Посмотрите на Филиппа! Семь лет назад он был нам заклятым врагом, а теперь мы уже позволили ему вернуть часть утерянного. Его успехи были бы еще грандиознее, если бы он стремился не в Грецию, а в глубь материка, дабы распростирать тело и дух цивилизации на дикий мир.
С последними словами Сципион сделал последние шаги на пути к лагерным воротам, и продолжение этого разговора стало невозможным.
На следующий день Гераклид объявил консулу, что доложит царю ответ римлян на его предложения, и отбыл в Сарды.
6
Будучи уверенными в том, что Антиох не подчинится им, не испытав предварительно судьбу в сражении, Сципионы оставили приморский лагерь и двинули войско в глубь Азии. Однако они несколько отклонились от прямого пути и завернули в Илион.
Прославленное место произвело сильное впечатление на римлян, но их чувства были чувствами посетителя заброшенного кладбища, где над прахом героев произрастают пыльные сорняки и копошатся муравьи вокруг своих убогих кучек. Нынешнее поселение, полугород-полудеревня, расположенное в окрестностях древней Трои, точное местоположение которой теперь уже никто не мог указать достоверно, мало походило на воспетый Гомером город, десять лет противостоявший объединенным силам всей Греции в войне за обладание торговыми путями в Черное море. Несмотря на попытки Александра и Лисимаха возродить былое величие Илиона, это место оставалось бесплодным, словно исчерпав свой жизненный
