очень долго в них вглядывался, пока не разобрал наконец: 'Продажа мутантов'.
Он посмотрел прямо перед собой и увидел какое-то отражение, гораздо более четкое. Он отодвинулся в сторону. Отражение отодвинулось тоже. Он тряхнул головой. Оно тоже тряхнуло. Он открыл рот — отражение открыло свой.
Тогда он закричал, словно его резали, но послышался только тихий всхрап. Отражение захрапело тоже.
Оно было голубое, в семнадцать дюймов длиной, и на его безобразном носу торчал рог.
МЫ С МОЕЙ ТЕНЬЮ
Тримбл опустил дрожащую ложку, мигая водянистыми виноватыми глазами.
— Ну, Марта, Марта! Не надо так.
Положив мясистую руку на свой конец столика, за которым они завтракали, Марта, багровая и осипшая от злости, говорила медленно и ядовито:
— Пятнадцать лет я наставляла тебя, учила уму-разуму. Семьсот восемьдесят недель — по семи дней каждая — я старалась исполнить свой долг жены и сделать мужчину из тебя, тряпки, — она хлопнула широкой мозолистой ладонью по столу так, что молоко в молочнике заплясало. — И чего я добилась?
— Марта, ну будет же!
— Ровнехонько ничего! — кричала она. — Ты все такой же: ползучий, плюгавый, бесхребетный, трусливый заяц и слизняк!
— Нет, я все-таки не такой, — слабо запротестовал Тримбл.
— Докажи! — загремела она. — Докажи это! Пойди и сделай то, на что у тебя все пятнадцать лет не хватало духу! Пойди и скажи этому своему директору, что тебе полагается прибавка.
— Сказать ему? — Тримбл в ужасе заморгал. — Ты имеешь в виду — попросить его?
— Нет, сказать! — В ее голосе прозвучал жгучий сарказм. Она по-прежнему кричала.
— Он меня уволит.
— Так я и знала! — И ладонь снова хлопнула об стол. Молоко выпрыгнуло из молочника и расплескалось по столу. — Пусть увольняет. Тем лучше. Скажи ему, что ты этого пятнадцать лет ждал, и пни его в брюхо. Найдешь другое место.
— А вдруг нет? — спросил он чуть ли не со слезами.
— Ну, мест повсюду полно! Десятки! — Марта встала, и при виде ее могучей фигуры он ощутил обычный боязливый трепет, хотя, казалось бы, за пятнадцать лет мог привыкнуть к ее внушительным пропорциям. — Но, к несчастью, они для мужчин!
Тримбл поежился и взял шляпу.
— Ну, я посмотрю, — пробормотал он.
— Ты посмотришь! Ты уже год назад собирался посмотреть. И два года назад…
Он вышел, но ее голос продолжал преследовать его и на улице.
— …и три года назад, и четыре… Тьфу!
Он увидел свое отражение в витрине: низенький человечек с брюшком, робко горбящийся. Пожалуй, все они правы: сморчок — и ничего больше.
Подошел автобус. Тримбл занес ногу на ступеньку, но его тут же втолкнул внутрь подошедший сзади мускулистый детина, а когда он робко протянул шоферу бумажку, детина оттолкнул его, чтобы пройти к свободному сиденью.
Тяжелый жесткий локоть нанес ему чувствительный удар по ребрам, но Тримбл смолчал. Он уже давно свыкся с такими толчками.
Шофер презрительно ссыпал мелочь ему на ладонь, насупился и включил скорость. Тримбл бросил пятицентовик в кассу и побрел по проходу. У окна было свободное место, отгороженное плотной тушей сизощекого толстяка. Толстяк смерил Тримбла пренебрежительным взглядом и не подумал подвинуться.
Привстав на цыпочки, Тримбл вдел пухлые пальцы в ременную петлю и повис на ней, так ничего и не сказав.
Через десять остановок он слез, перешел улицу, привычно описав крутую петлю, чтобы пройти подальше от крупа полицейского коня, затрусил по тротуару и благополучно добрался до конторы.
Уотсон уже сидел за своим столом и на 'доброе утро' Тримбла проворчал 'хрр'. Это повторялось каждый божий день — 'доброе утро' и 'хрр'.
Потом начали подходить остальные. Кто-то буркнул Тримблу в ответ на его 'здравствуйте' что-то вроде 'приветик', прочие же хмыкали, фыркали или ехидно усмехались.
В десять прибыл директор. Он никогда не приезжал и не являлся, а только прибывал. И на этот раз тоже. Директор прошествовал к себе в кабинет, точно там ему предстояло заложить первый камень памятника, окрестить линейный корабль или совершить еще какой-нибудь высокоторжественный ритуал. Никто не смел с ним здороваться. Все старались придать себе чрезвычайно почтительный и одновременно чрезвычайно занятый вид. Но Тримбл, как ни тщился, выглядел только ухмыляющимся бездельником.
Подождав около часа, чтобы директор успел справиться с утренней почтой, Тримбл судорожно сглотнул, постучался и вошел.
— Прошу прощения, сэр…
— Э? — Бычья голова вскинулась, свирепые глазки парализовали просителя. — Что вам еще надо?
— Ничего, сэр, ничего, — робко заверил Тримбл, похолодев. — Какой-то пустяк, и я уже забыл…
— Ну, так убирайтесь вон!
Тримбл убрался. В двенадцать он попробовал пробудить в себе стальную решимость, но стали явно не хватило и он со вздохом вновь опустился на стул.
Без десяти час он рискнул сделать еще одну попытку: встал перед директорской дверью, поднес к филенке согнутый указательный палец — и передумал. Лучше попробовать после обеденного перерыва. На сытый желудок он станет смелее.
По дороге в кафетерий ему предстояло пройти мимо бара. Он проходил мимо этого бара тысячи раз, но внутри не бывал никогда. Однако теперь ему пришло в голову, что глоток виски мог бы его подбодрить. Он настороженно огляделся. Если Марта увидит его на пороге этого злачного места, ему придется плохо. Однако Марты в окрестностях не наблюдалось, и, дивясь собственной храбрости, Тримбл вошел в бар.
Клиенты, или завсегдатаи, или как они там называются, проводили его откровенно подозрительными взглядами. Вдоль длинной стойки их сидело шестеро, и все шестеро, несомненно, сразу распознали в нем любителя минеральной воды. Он хотел ретироваться, но было уже поздно.
— Что угодно? — спросил бармен.
— Выпить.
Чей-то хриплый смешок подсказал Тримблу, что его ответ был излишне общим. Требовалось назвать конкретный напиток. Но, кроме пива, он ничего вспомнить не сумел. А пиво ему ничем помочь не могло.
— А что лучше? — находчиво спросил он.
— Смотря для чего.
— Это как же?
— Ну, с радости вы пьете, с горя или просто так.
— С горя! — пылко объявил Тримбл. — Только с горя!
— Один момент, — и, взмахнув салфеткой, бармен отвернулся. Несколько секунд он жонглировал бутылками, а потом поставил перед Тримблом бокал с мутноватой желтой жидкостью. — С вас сорок центов.
Тримбл заплатил и завороженно уставился на бокал. Бокал манил его. И пугал. Он чаровал и внушал ужас, как вставшая на хвост кобра. Тримбл все еще смотрел на желтую жидкость, когда пять минут спустя его сосед, широкоплечий верзила, небрежно протянул волосатую лапу, взял бокал и одним махом осушил его. Только Тримбл мог стать жертвой подобного нарушения кабацкой этики.
— Всегда рад услужить другу, — сладким голосом сказал верзила, а глаза его добавили: 'Только пикни у меня!'
Не возразив, не запротестовав, Тримбл понуро вышел из бара. Презрительный взгляд бармена жег ему спину. Хриплый хохот завсегдатаев огнем опалял его затылок и уши.
Благополучно выбравшись на улицу, он предался тоскливым размышлениям. Почему, ну почему все пинки и тычки выпадают на его долю? Разве он виноват, что не родился дюжим хулиганом? Он уж такой, какой есть. И главное, что ему теперь делать?
Конечно, он мог бы обратиться к этим… к психологам. Но ведь они же — доктора. А он смертельно боялся докторов, которые в его сознании ассоциировались с больницами и операциями. К тому же они, наверное, просто его высмеют. Над ним всегда смеялись с тех пор, как он себя помнил. Есть ли хоть что-нибудь в мире, чего он не боялся бы? Хоть что-нибудь?
Рядом кто-то сказал:
— Только не пугайтесь. Я думаю, что смогу вам помочь.
Обернувшись, Тримбл увидел невысокого иссохшего старичка с белоснежными волосами и пергаментным морщинистым лицом. Старик смотрел на него удивительно ясными синими глазами. Одет он был старомодно и чудаковато, но от этого казался только более ласковым и доброжелательным.
— Я видел, что произошло там, — старичок кивнул в сторону бара. — Я вполне понимаю ваше состояние.
— Почему это я вас заинтересовал? — настороженно спросил Тримбл.
— Меня всегда интересуют люди. — Он дружески взял Тримбла под руку, и они пошли по улице. — Люди ведь куда интереснее неодушевленных предметов. — Синие глаза ласково посмеивались. — Существует непреложное правило, что у каждого есть какой-то выдающийся недостаток, или, если вам угодно, какая-то главная слабость. И чаще всего это — страх. Человек, не боящийся других людей, может испытывать смертельный ужас перед раком. Многие люди страшатся смерти, а другие, наоборот, пугаются жизни.
— Это верно, — согласился Тримбл, невольно оттаивая.
— Вы — раб собственных страхов, — продолжал старик. — Положение усугубляется еще и тем, что вы отдаете себе в этом полный отчет. Вы слишком ясно сознаете свою слабость.
