разжалованный самурай. Зачем я стану брать деньги от чужой женщины? Чужой, совсем чужой...
А, бессовестная! А, бессердечная! Ты еще пожалеешь о своей жестокости!
И он не может слезы удержать. Увидя, как он плачет, Сигэнои Готова потерять сознанье. Все же В последний раз пытается она Разгневанного сына образумить: — О, пойми! Пойми же! Если бы я не думала о моей юной госпоже... Ах, ведь я ее, как и тебя, вскормила своей грудью! И о милостях этого дома... и о своем долге... разве я прогнала бы свое единственное дитя?
О, как тяжко, Как грустно в княжеском дворце служить! — Она рыдает горько... В этот миг Во внутренних покоях суматоха И голоса: «Пора! Мы отбываем! Все в сборе! Поднимают паланкины И строятся в процессию! Скорее! О-химэсама села в паланкин! За нею вслед поедет Сигэнои! Да где ж она? Куда ж она девалась?» Начальник шествия Выходит из дворца, И, овладев собою, Сигэнои Небрежно говорит ему: — Да, вот что! Пускай этот мальчик-погонщик пойдет вслед за моим паланкином. Он будет и в дороге забавлять юную госпожу. Пусть он затянет песню!
— Повинуюсь! — Кормилице надсмотрщик отвечает. — Что ж, это можно! Эй, Дикарь! А ну-ка, песню затяни! Смотрите, С чего бы он? О чем мальчишка воет? Нет, это не к добру! Как смеешь ты Слезами портить час отъезда? Ну! Молчи! Довольно выть! Что? Все еще ревешь? Так получай! — И кулаком его с размаху бьет По скулам. — Пой! И Санкити — сквозь слезы — Поет: «Солнце горит, горит Над горой Судзука, А над „Горой встреч' Облака, облака Плачут о нашем горе». Но упрямей, чем дождь осенний, Льются слезы Матери... сына... Где укрыться От ливня скорбей? Горе темною тучей нависло. Из второго действия <... > Когда случается, что князь В гостинице задержится, охрана Всю ночь не дремлет. И о-химэсама, Дочь князя, Охраняется надежно. Проходит с гулкой колотушкой сторож, Отстукивая время. Девять Ударов — скоро полночь... Тишина... Потом опять проходит сторож. Восемь Ударов... О, неразумное сердце ребенка! Как ловко все удалось! Никто не заметил! Удача! Удача!
