В окрестности монастыря потекли и миряне. Местные черемисы, пораженные нравственной силой Макария и «зряще нестяжательное его в пустыне пребывание», уже не помышляли убить его вместе с братией, но даже приносили в монастырь съестное. А потом шли к Макарию креститься.
Однако первая половина XV в. была временем неуютным. После Тохтамыша и Едигея Московское княжество пребывало в жалком состоянии, разруха перетекла в масштабную междоусобицу; Золотая Орда хоть и распадалась, но хищничала больше прежнего.
«И в начале XV века можно было еще видеть, как отряды татарские уводили в плен с собою из Руси толпы крепко связанных людей, причем на одного татарина приходилось 40 человек русских», – пишет Г. Перетяткович.[237]
Происходившее в это время напоминало худшие десятилетия XIII в. Стоял на Руси «плач неутешим и рыдание и кричание».
В 1439 г. хан Улу-Махмет так сильно разорил нижегородские земли (хотя и не взял ни одного города), что от Желтоводской обители не осталось и следа. Живших вокруг нее людей сабли татарские «яко класы[238] зрелые пожаша», уцелевшие были уведены в рабство. Однако мурза, взявший здесь полон, оказался не глух к нравственной силе Макария и отпустил его. Преподобный выпросил еще 40 русских пленников вместе с их семьями. Этих людей, страдающих от голода, холода и изнурения, 85-летний старец провел лесами и болотами в окрестности города Унжи. И здесь людям, едва вырвавшимся из плена, также угрожала ордынская сабля, но все же имелась возможность укрыться за земляным валом и бревенчатым тыном унженской крепостенки. Сам Макарий прожил остаток дней в одинокой келье в 15 верстах от городка.
Этот эпизод стал известен благодаря житию святого Макария, однако можно не сомневаться, что подобных ситуаций было немало. Из них и складывалась жизнь русского фронтира не только в 1430-х гг., но и двумя веками раньше, и двумя веками позже.
Князья прилагали все усилия, чтобы населить опасные земли пограничья, понимая, что от их освоения зависит сила их княжеств. Ведь жители фронтира, при достаточной густоте заселения, уже могли постоять за себя, укрывшись за стенами укреплений, а заодно не пустить врагов вглубь княжества.
Пользующиеся податными льготами монастыри старались привлечь на свои земли работников, преимущественно «без-вытных», «неписьменных», то есть не числящихся на тяглых землях какого-нибудь владельца или, еще лучше, пришедших за лучшей долей из другого княжества. Так, в 1476 г. углицкий князь дал Покровскому монастырю грамоту «собирати слободу на сей (правой) стороне Волги», причем земледельцы, привлеченные из других княжеств, были освобождены от податей на 20 лет, а «без-вытные» – на 10 лет.
В1505 г., после многих лет относительного затишья, казанский хан Магмет-Аминь (Мухамед-Эмин) неожиданно взял курс на конфронтацию с Москвой. Для начала хан вырезал всех русских, беспечно находившихся в Казани: «гостей руских побил, а товар их поймал на себя весь», не давалось пощады даже их семьям, «юноша младыя и красныя отроковица, младенца вкупе убивахуся».[239] Вот такая «Варфоломеевская ночь» на казанский манер.
20-тысячное казанско-ногайское войско пришло, «хрестьянство убивая», к Нижнему Новгороду, выжгло его посады, в то время как русская армия пассивно ожидала казанцев в Муроме и Плесе. По мнению летописца, воеводы струсили, «великим страхом объяти быша».[240]
С утверждением в Казани крымских Гиреев походы волжского ханства на «казанскую украйну» Московского государства стали регулярными. Особенно разорительные нашествия проходили в годы русско-польских войн. Ханы, посаженные на казанский трон турецкими султанами, прекрасно координировали свои действия и с поляками, и с крымцами.
Так, в 1521 г., когда основная масса русских войск находилась на литовском рубеже, казанцы и крымцы пробили русскую оборону с двух сторон и, по свидетельству Герберштейна, взяв огромный полон, соединились у Коломны.
Казанцы разорили Муромские, Мещерские, Нижегородские места, и даже на северной реке Сухоне, в Тотьминской волости, «в полон взяли и иссекли шесть с половиной тысяч христиан».[241]
И в сентябре следующего года происходит нападение казанцев, «приходили татары и черемисы в галицкие волости».[242]
Великий князь Василий III и правительница Елена Глинская укрепляли оборону «казанской украйны» – построены были города Мокшан на верхней Мокшей, Васильсурск на реке Суре. На какое-то время даже наступило затишье.
Но в годы Стародубской войны, последовавшей за смертью Василия, на Русь пошли вражеские рати с трех сторон, литовской, крымской и казанской, повсюду пробивая оборону. Зима 1535–1536 гг. выдалась особенно горячей на казанском рубеже. В декабре казанцы ходили на Нижний Новгород и Гороховец. 6 января казанские воины устроили резню в районе Балахны, убив много крестьян из окрестных сел, и ушли с полоном до прихода русских воевод. Отряды казанцев наведались даже в отдаленный Вологодский уезд, «многих людей посекли, а иных в полон взяли».[243] Казанский хан Сафа-Гирей с 40-тысячным войском ходил на Костромские и Галичские земли. Под Костромой он разбил московского воеводу князя Засекина, который пал в бою. 15 января ханское войско сожгло посады Мурома.
Зимой 1537 г. Сафа-Гирей ходил на Нижний Новгород, Кострому, Галич, Владимир, Плес, «зиме анваря, на всеядной неделе, под Муром приходил, посады под Муромом и сел и деревень пожег, от Мурома и до Новагорода воевал».[244]
Годом позже казанцы доходят до Сухоны, разоряют окрестности Костромы, Мурома, Галича, Вологды, уходят с «большим полоном».[245]
В 1539 г. казанцы опять отправляются к Мурому и Костроме, в бою около Костромы поражают московское войско, где погибают 4 воеводы. Набег отражает «свой» татарин, касимовский хан Шиг-Алей (Шах-Али).
В начале 1540-х гг., в смутное время после отравления Елены Глинской, казанцами были разорены земли Нижнего Новгорода, Мурома, Мещеры, Гороховца, Балахны, Заволжья, Галича с весями, Вологды, Тотьмы, Устюга, Перми Великой, Вятки, Владимира, Шуи, Юрьевца Вольского, Костромы, Кинешмы, Унжи, Касимова, Темникова.
Автор того времени, казанский летописец, сетует, что князья и бояре правят неправедно: «неправды умножишася, обиды, тадбы и разбои, и убиства» и не берегут от супостата русскую землю. «Везде погани христьянъ воеваху и губяху».[246]
«От Крыма и от Казани почти половина Русской земли пустовала», – писал об этом времени царь Иван Грозный. И его оппонент А. Курбский добавлял, что «уже было все пусто за осьмнадесять миль до Московского места».
В ночь на 3 января 1542 г. воевода Иван Шуйский приехал в Москву – в нарушение великокняжеского приказа находиться с войском во Владимире, земли окрест которого подвергались нападениям казанцев. Для того чтобы покончить с могущественным соперником – кланом Вельских. (Не случайно царь Иван ввел опричнину именно 3 января 1565 г.)
В письмах казанского хана Сафа-Гирея королю Сигизмунду, хранящихся в варшавском архиве и относящихся к 1542–1545 гг., содержатся отчеты о проделанной работе: «Землю московскую завоевал и опустошил… Зо всим своим войском был и замки (крепости, города) иншии побрал, и иншии попалил, и со всем войском своим был есми за Окою рекою далеко в земли неприятельской». Хан пишет, что в походах на Москву участвовало до 70 тыс. воинов, помимо казанцев также ногайские мурзы и астраханцы.[247]
За первую половину XVI в. разрядные книги зафиксировали 40 казанских набегов.
Набеговая экономика Казани кормила феодалов и работорговцев, переправлявших пленников по Волге в Астрахань, откуда их рассылали азиатским «потребителям». Часть пленников оставалась в самом ханстве. К середине XVI в. более 100 тыс. русских томилось в казанской неволе.
