ирландского».
К началу XIX в. каждый год из Ирландии в карманы собственников земли, живших в Англии, выкачивалось свыше миллиона фунтов стерлингов арендной платы. Сами ирландцы оставались ни с чем. В относительно плодородной стране голод с тысячами смертей сделался привычным явлением.[274]
Когда выращивание зерна сделалось неприбыльным, лендлорды стали выбрасывать мелких арендаторов с земли, передавая ее под выращивание кормовых трав для скота.
Внешне невинный процесс перехода на продуктивное животноводство дорого обошелся всему ирландскому народу.
Ирландские крестьяне-католики остались со своими крохотными участками, где жили выращиванием картофеля. Щедрый американский гость спасал от смерти. До поры до времени, пока его не сгубила грибковая болезнь. Началась демографическая катастрофа.
«…Мы вошли в хижину. В дальнем углу, едва видные сквозь дым и покрывающее их тряпье, лежали обнявшись трое детей, с запавшими глазами, без голоса, в последней стадии дистрофии… Над остатками горящего торфа скорчилась еще одна фигура, дикая, почти нагая, почти нечеловеческая с виду. Жалобно стеная, иссохшая старуха умоляла нас дать ей что-нибудь, показывая руки, на которых кожа свисала с костей», – пишет английский автор, посетивший Ирландию в 1847 г. И в то же время «огромные стада коров, овец и свиней… отправляются с каждым отливом, из каждого из 13 наших портов, курсом на Англию, и помещики получают арендную плату и отправляются тратить ее в Англию, и сотни бедняков ложатся и умирают вдоль дорог от недостатка пищи».[275]
Первая половина XVII в
Смута нанесла огромный вред русскому расселению как в центре, так и на окраинах (хотя согласно лжетеории «вольной колонизации» должна была только ее стимулировать).
Сидевшие в Москве и Тушино польские ставленники обирали народ. Когда жители Вологды получили от Лжедмитрия II очередные требования, «иные многие заплакали» (заставить плакать сурового северного мужика – это надо постараться).
Паны интервенты, разъезжая по городам и весям, грабили, убивали и насиловали вволю. К ним в качестве «пехоты» добавлялись разбойники из местных.
Вырвался на свободу и разбойничий элемент Поволжья, ранее сдерживавшийся твердой рукой государства. Воровские шайки не только опустошали беззащитные села и деревни, но и осаждали укрепленные города. В царствование Василия Шуйского «мордва и бортники, и боярские холопи, и крестьяне собрався придоша на Нижней город, осадиша».[276]
Особо отличились шайки с луговой стороны Волги. «Всякие воры, и Черемиса и многие люди город Котельнич взяли, и церкви Божий осквернили, и многих людей побили, и до основания разорили».[277]
Луговые черемисы в 1609 г. сожгли город Цивильск. Годом позже «приходили в Чебоксар польские казаки… город Чебоксары взяли, и прежнего их игумена Геласия с башни скинули, и многих посадских людей в те поры побили… и казну заграбили». В это же время воровские шайки грабили Свияжский уезд и осаждали Свияжск. Вотчины Богородицкого Свияжского монастыря были «от изменников выжжены, а крестьяне побиты, а иные в осаде померли, а иные разбрелися».[278] От крепких деревень остались лишь печные трубы, а по дорожной слякоти тянулись на север измученные люди, оставляя по пути могильные холмики с крестами из веток.
Значительное число черемисов и татар не поддержали «воров», а сидели вместе с русскими воеводами и детьми боярскими в осаде. Из-за опасности стать жертвой набега или разбоя уходили не только русские, но и чуваши с мордвой, привыкшие к мирному земледельческому труду.
И после «официального» окончания Смуты правительству долго пришлось добиваться полного успокоения Поволжья. Разбои шли от «Крымских и от Ногайских людей и от казаков, от воров и от Черкас».[279]
В идеологизированном XX в. все плохое надлежало валить на «усиление помещичьей эксплуатации» и «гнет царского режима». И разбойники превращались в борцов с «царизмом». Все эти игры зашли так далеко, что наша история превратилась в откровенный русофобский пасквиль, в котором цари и помещики только тем и занимаются, что мучают крестьян, к которым спешат на помощь свободолюбивые воры…
Уже после избрания на Земском соборе царем Михаила Федоровича ногаи соединяются с атаманом Заруцким – тот вместе с пани Мнишек «всплывает» в Астрахани – и «хотят итти к Самаре», где в это время находится князь Д. Пожарский. В связи с этим весной 1614 г. правительство посылает на Волгу двух стрелецких голов, каждого с пятью сотнями стрельцов.
Один голова поставил острожек на устье реки Усы, другой – острог на южной стороне Самарской Луки, «где переволочатся с Волги на Усу реку». Им обоим кроме помощи Пожарскому предписывалось «проведывати всякими мерами про астраханских воров, и про воровских казаков, и про ногаи, и про всяких воровских людей, и если воров будет не много, то ему (голове)… на тех воровских людей приходити и над ними промышляти… рыбных ловцов от всяких воровских людей оберегати».
Власть бережет своих людей, не только рыбаков, но и ратников – и тех, и других мало – никаких призывов биться до последней капли крови.[280]
И в 1620-х гг. в среднем течении Волги повсеместно стоят «крестьянские дворы пустые от татарского разоренья». В дворцовой Кукарской слободе «кругом слободы острог, а на остроге три пищали затинных да в казне 10 ручных самопалов». Крестьяне полностью готовы к обороне своих жилищ, но обрабатывают лишь 30 четвертей земли, а вшестеро больше земли брошено и поросло «боровым большим лесом».[281]
Однако в защищенный чертой Тетюшский уезд перебираются люди с верхнего Поволжья. В Федоровском селе, где до Смуты было 18 дворов крестьянских и 7 дворов бобыльских, в 1616 г. насчитывается уже 107 крестьянских и 26 бобыльских дворов, да еще появляется три починка.
Средневолжские черноземы по-прежнему влекут крестьянство, которое хорошо ощущает разницу между ними и супесями-суглинками верхового Поволжья, Новгородчины, Москвы и т. д.
Идет переселение из верхнего Поволжья в низовое, к Самаре, Саратову, Царицыну. Например, в 30 верстах от Чебоксар, на правом берегу Волги, у впадения Верхней и Нижней Сундырки, появляется село Сундырь – в вотчине Крутицкого митрополита Сильвестра. В его окрестностях растут починки, состоящие в основном из бобыльских дворов.
На Самарской Луке, при Михаиле Федоровиче, построены два острожка. На реке Усолке, где бьют соляные ключи, купец Надей Светешников ставит котлы-салды для выпаривания соли. Пашенная земля принадлежит здесь Саввиному монастырю.
Смута оставила массу оскудевших и просто нищих помещиков, некоторые из них кормились «христовым именем», то есть подаянием.[282]
В царских жалованных грамотах этого времени пишется, чтобы землевладельцы со своих крестьян не брали «через силу, чтобы тем мужиков своих из поместий и из вотчин не разогнать», грозя в противном случае отнятием поместья и вотчины.
Монастыри стали еще более привлекательны для переселенцев, уходящих от мелких разоренных помещиков.
Хозяйственное положение монастырей было лучше, чем у служилых людей, так сказать, по определению. Освобождение от податей и наличие большого числа рабочих рук, в том числе наемных работников («монастырских детенышей»), позволяло монастырям энергично заниматься заимкой новых земель.
Село Борисоглебское Преображенского монастыря в начале XVII в. имело менее 20 дворов и платило оброк монастырю менее 5 руб. В середине века здесь живет 127 оброчных бобылей, вносивших около 100 руб., причем не только с пашни, но еще и с ремесел, преимущественно кожевенных и плотничьих.
За 40 лет значительно увеличилась крестьянская пашня «от лесной росчисти» во всех деревнях,
