Рослин была готова себе признаться, что поездка в Эль-Кадию, город в пустыне, казалась ей очень интересной.
Ей хотелось пройти по магазинам. Говорили, что в это время года в некоторых частях озера Темсина можно увидеть фламинго.
Был вечер пятницы. В Дар-Эрль-Амру на ужин и поиграть в карты съехались друзья Нанетт. После ужина Рослин уединилась в гаремной башне. Ее амнезия была предметом разговора за ужином, это вызвало у нее подавленное состояние.
Для людей посторонних было, возможно, чем-то интригующим встретить человека, лишенного всякой памяти о себе. Для Рослин же это по-прежнему было пугающим — часть ее разума была как будто затянута густым туманом, который никак не хотел рассеиваться. Иногда ей казалось, что она улавливает призрачные очертания, но, прежде чем она могла разглядеть их, чтобы узнать, они исчезали безвозвратно.
Это сводило ее с ума, доводило почти до слез, потому что она знала, стоит ей четко вспомнить хотя бы что-то, туман рассеется, и она снова станет самой собой, перестав быть по выражению Дуэйна потерявшейся девочкой.
Она беспокойно ходила по крыше. Дымчатый шифон платья создавал иллюзию вуали, которую когда-то носили девушки, жившие в башне. На небе был виден молодой серебристый месяц, символ Востока, а у него на хвосте как будто повисли несколько звезд. Ночь была теплая, верхушки пальм застыли неподвижно.
Пространство, огромное пространство, думала Рослин, вглядываясь в пустыню, которая навевала покой и приводила в состояние забытья, но в отличие от амнезии, это не причиняло боли. Пустыня скрывала в себе множество тайн, там появлялись и исчезали лунные тени и самые разнообразные звуки.
Неожиданно она замерла, услышав призрачные звуки романса «Плачет душа», исполняемого на гитаре.
Музыка прекратилась. Повернувшись, она увидела рядом у парапета Тристана с гитарой, висевшей у него на плече. С темными волосами, высокий, благородный, он был похож на средневекового бретонского трубадура, от которых и вели свой род Жерары. Он был без вечернего пиджака, а поверх белой рубашки на нем был надет кожаный жилет. Она мягко улыбнулась, подумав, как не похож он был на своего кузена: спокойный, но в то же время и веселый, с темными, как черника, глазами.
— Мне понравился этот романс. Он был созвучен моему настроению.
— Твоя душа плачет, Рослин? — Он стоял рядом, свет луны отражался в его темных волосах. — Естественно. Как же может быть иначе в твоем случае? Любовь не умирает со смертью любимого человека, и я понял, что наш разговор за ужином тебя немало огорчил.
— Я чувствую себя такой потерянной, Тристан, — призналась Рослин. — Иногда я в панике цепляюсь за воспоминания вчерашнего дня, чтобы хоть как-то быть уверенной в дне завтрашнем. Понимаешь?
— Конечно, — кивнул он в ответ. — Но оттого, что ты будешь расстраиваться, лучше не будет. В твоей памяти оставили неизгладимый след люди, события, места — и все в прошлом. Очертания их размыты, и тебя это волнует, но не переживай, они в тебе, и однажды, совсем неожиданно они оживут, и ты вспомнишь, где ты была и куда идешь.
— Ты всегда утешаешь и подбадриваешь меня, — со вздохом, как маленький ребенок, тихо сказала Рослин. — Поиграй немного, пожалуйста, прошу тебя.
— Не знаю, стоит ли. Он пристально вглядывался в ее лицо: бледное, треугольной формы, и ни страшненькое, и ни хорошенькое, но лукавое. — Гитара — инструмент ностальгического характера, а я не хочу, чтобы ты легла спать в грустном настроении. Рано утром мы отправимся в ЭльКадию. Ты ждешь этой поездки, Рослин?
— Очень, — ответила она. — Не думаю, что когда-нибудь в жизни я бывала на восточных базарах.
— Базары очаровательны, огромное количество изделий ремесленников и народных умельцев. Я угощу тебя кофе-мокко, мы поднимемся на вершину минарета.
— Как интересно! — взволнованно произнесла Рослин, уже предвкушавшая поездку. — А как ты думаешь, твой кузен не против того, чтобы я поехала?
— Почему ты так говоришь?
— Он… я ему не нравлюсь. — Она касалась пальцами шершавой стены, где огромные зеленые светлячки сияли в лунном свете, как драгоценные изумруды. — Он считает, что я обманщица и притворяюсь.
— Ты? Притворяешься? — Тристан улыбнулся и нежно дотронулся до ее щеки. — Да ты даже не знаешь, как начать такой обман, не говоря уже о том, как его постоянно поддерживать. Нет, Дуэйн жесткий, и людей чувствительных он всегда будет задевать своей грубоватостью. Ты узнаешь его получше и поймешь, что он совсем не плохой парень. Он как необработанный алмаз пустыни.
— Нет, скорее уж ягуар, — сказала она. — Однажды его больно ранили, и теперь он уже не различает, друг перед ним или враг.
Тристан улыбнулся своей мягкой ироничной улыбкой.
— Возможно, и так. Подобно молнии, любовь не всегда смертельна, но если уж она тебя заденет, то может оставить глубокий след на долгие годы.
Рослин наблюдала за Тристаном, который, взяв гитару, стал наигрывать тему любви из своей новой оперы. Такие мелодии обычно хорошо запоминаются. Вначале в ней слышалась мольба, постепенно превращающаяся в ярость, и вот нежность уже совсем почти исчезла, растворяясь в последних аккордах.
— Чудесная мелодия, но в ней есть что-то варварское, — сказала Рослин. — Она ласкает и ранит одновременно.
— Так же, как любовь. — Его гальские глаза смотрели с улыбкой. Любовь — дело тонкое. Это и оружие, и сетиодновременно. Любовь — это безумие, с помощью которого людям удается сохранить разум, но эмоции мужчин и женщин в любви различны. Женщину обычно смущает мужчина с разносторонним характером, мужчину же, наоборот, привлекает в женщине ее качество, сравнимое с хамелеоном, ее постоянная изменчивость: это и мать, и любовница, и советчик, и куртизанка. — Тристан посмотрел вдаль на пустыню. — С тобой легко разговаривать, но опасно, Рослин. Твои серые глаза, кажется, вытаскивают из мужчины то, чего обычно он никому не рассказывает.
— Просто я, наверное, умея слушать. — И тем не менее, ты всегда интересно говоришь.
— Рослин, — он коснулся ее плеч, — ты — доброе дитя, и как жаль, что жизнь так сурово обошлась с тобой уже сейчас.
Она подняла на его глаза. Они были совсем близко, на расстоянии поцелуя: девушка и мужчина, по разным причинам тянущиеся друг к другу, на пути к дому нашедшие временный приют. Губы Тристана коснулись ее губ, он обнял ее, и в этот момент они услышали звук каблуков по каменному полу. Они отошли друг от друга и увидели Изабеллу, наблюдавшую за ними.
Серебристый свет луны падал ей в лицо, и Рослин заметила в ее глазах презрение. Она не знала, что делать с поцелуями Тристана, но он не должен был отдавать их другой женщине.
— Итак, Изабелла? — руки Тристана крепко сжимали Рослин за талию.
— Я подумала, что здесь наверху смогу насладиться прохладой после духоты и сигаретного дыма в салоне, — и снова она бросила на Рослин презрительный взгляд. — Но здесь очевидно еще жарче.
Щеки Рослин горели, а ведь в поцелуе Тристана не было никакой страсти. Когда это бывало, чтобы в первом поцелуе присутствовала страсть? Это всего лишь вопрос, ищущий ответа, а Изабелла ворвалась и не дала этому сформироваться.
Друг за другом они прошли через башню и стали спускаться вниз. В коридоре Рослин попрощалась и поспешила к двери своей комнаты. Оказавшись одна, она, не включая свет, так и осталась стоять, прислонившись спиной к двери, и пытаясь вспомнить свои чувства во время того поцелуя. Сердце учащенно билось. Она ответила на этот поцелуй из-за того, что Тристан чем-то напоминал Арманда? Нуждалась ли она в утешении? И разве мужчины могут дать это утешение только таким путем?
Она вздохнула. Ей бы хотелось, чтобы Изабелла не была свидетельницей их поцелуя.
Наступило раннее утро субботы. Выйдя во Двор Вуалей после завтрака, Рослин почувствовала, как
