— Я полагаю, господин Хантер, что Нанетт о любви известно намного больше, чем вам. Мы хрупки в любви, но одновременно очень сильны! Какое счастье, если мы не позволим мелочам заслонить величие этого чувства и будем прокляты, если позволим разрушить его красоту. Сейчас я ничего не понимаю, и это правда, но я очень хочу все вспомнить. Я очень хочу вспомнить это состояние — когда любишь ты и любят тебя, несмотря на то, что я потеряла любовь.
В тишине, стоя совсем близко от него, она слышала биение его сердца. Ей невыносима была эта его близость к ней, и, когда она вдруг она услышала автомобильный гудок, нарушивший тишину, она резко рванулась от него и побежала — вниз по лестнице, через холл, во двор, на солнце, где Тристан стоял и ждал ее.
Он улыбнулся и протянул руки навстречу. Изабелла уже сидела в машине на переднем сиденье и припудривала нос. Она выглядела гордой и неприступной, как царица Нефертити. Рослин быстро села на большое заднее сиденье и наблюдала за одновременном, который устраивался впереди на месте водителя. Тристан сидел рядом, Изабелла рассматривала профиль Дуэйна, а он заводил машину. И вот уже они миновали арку ворот и выехали из-под зеленоватозолотистой тени плантации на автостраду.
Солнце нещадно палило над пустыней. Скоро они проехали мимо черных палаток, стоящих вокруг скважины. Неподалеку стояли верблюды и жевали колючки, как будто бы это была сочная и мягкая трава, рядом блеяли овцы и козы. Вокруг воды с кувшинами суетились женщины, их бедуинские лица были закрыты чадрами. Мужчина разделывал мясо рядом с палаткой — все это напоминало библейскую сцену, не изменившуюся за прошедшие тысячелетия.
Возможно, что точно также шли по пустыне Мария и Иосиф, подумалось Рослин. И точно также, их гостеприимно встречали бедуины.
Изабелла сказала, что настоящие арабы совсем не похожи на шейхов из фильмов и романов.
— Надеюсь, что совсем не похожи! — вступил в разговор Дуэйн. — Это — настоящие люди, мужчины и женщины, высеченные из огня и воды своей земли. На самом деле, шейх в пустыне немногим отличается от пастуха. Это — кочевник, который открывает глаза впервые в жизни в палатке, женится на девушке из своего племени, редко беря в жены вторую, не говоря уже о третьей или четвертой. Небо для него — крыша, песок — его пол, кровать, и, в конце концов — его последний приют.
— Ты говоришь о них так, Дуэйн, как будто бы ты им завидуешь, — насмешливо и иронично рассмеялась Изабелла. — Уж не хочешь ли ты сказать, что подобная жизнь тебя привлекает?
— Конечно, привлекает, — ответил за брата Тристан, подмигивая Рослин. — Дуэйн — примитивный человек, ему мало что нужно, не так ли, кузен?
— Верно, — в его голосе чувствовалась усмешка. — С самого детства я много проводил времени с индейцами в джунглях, у них я научился ловить рыбу, метить дорогу, ходить на плотах по быстрым рекам. Это была настоящая жизнь.
— Ты жалеешь, что уехал? — Тристан достал сигареты. Рослин покачала головой, отказываясь, а Изабелла, которая не курила, чтобы не повредить голос, взяла одну для Дуэйна, прикурила ее и вложила ее в губы Дуэйна. Затянувшись, он выпустил дым, который вместе с дымом от сигареты Тристана образовал облачко у них на головами.
— Иногда меня одолевает неукротимое желание почувствовать запах дымящихся шариков дикого каучука, — признался Дуэйн. — Откусить мясистую папайю, отведать рыбы, приготовленной в листьях банана. На одном из участков плантаций мы выращивали фасоль тонка — боже, какой это был аромат! Мы охотились на пак, тихих как пауки, на кайманов. А какое замечательное блюдо — хвост аллигатора!
— Прекрати, Дуэйн, — с отвращением произнесла Изабелла.
— Но это так, моя дорогая, — заговорил он в своей манере. — Джунгли — это рай дьявола, и я чувствовал себя там, как дома. Я восхищался потоками дождя, ощущая себя водопадом, меня приводил в восторг гром языческих барабанов, а заходящее солнце окрашивало реки в цвет красного вина. А индейцы пели на своем языке «Ллора, ллора, корозон!»
— А что означают эти очаровательные звуки? — спросила Изабелла.
— Плачь, плачь, мое сердце! — Сидя сзади, Рослин видела, как их взгляды встретились и задержались на какое-то мгновение, а затем циничная улыбка коснулась его бронзовой щеки. — Кажется, в том, что нам нравится, нет особого смысла. Эти непроходимые леса и дождь — гораздо чаще там было невыносимо жарко, и тем не менее: временами они волновали подобно поцелую ангела. — Рослин не могла не наблюдать за этой парой, хотя это напоминало подглядывание через стекло за целующимися. Но ведь поцелуй Изабеллы вряд ли можно было считать ангельским. Она скорее напоминала о буйстве и испорченности, она была из тех женщин, которые обращают мужей в свою веру, заставляя их жить так, как угодно им. Этим двоим придется научиться искусству компромиссов, подумала Рослин, если то, что происходит между ними, перерастет в любовь.
— Приходилось ли тебе быть свидетелем языческих ритуалов за те годы, что ты прожил в джунглях? — спросил кузена Тристан.
— Несколько раз, — пожав плечами, ответил Дуэйн.
— В джунглях процветает колдовство, и совершенно не трудно поверить в существование богов дождя и духов огня, когда по ночам в верхушках деревьев дико кричит mae da lua, а луна не тонет в реке, когда богиня Луны Джасси пляшет во всей своей красе на поверхности дьявольской реки.
— Звучит потрясающе, — отозвался Тристан. — Дуэйн, я не помню, чтобы ты когда-нибудь раньше говорил об этом.
— Наверное, для этого нужно настроение, — пожал плечами Дуэйн.
— Настроение отдыха, сердце мое, — словно кошечка, промурчала Изабелла. — Не правда ли, великолепно ощущать себя свободным?
Он рассмеялся, а затем, вытянув руку, достал что-то из бардачка. У Изабеллы перехватило дыхание, а Дуэйн перебросил это что-то через плечо Тристану, но вместо Тристана, оно попало на колени к Рослин.
Сморщенная голова размером с черно-коричневый апельсин, спутавшиеся волосы, закрывающие сморщенные веки, губы, скривившиеся в гримасе. Тристан ухватил ее за волосы и поднял.
— О, Боже, — воскликнул он, — неужели она настоящая?
— Настоящая, — быстро оглянувшись назад и посмотрев на Рослин, сказал Дуэйн. И специально для нее добавил: — Вот так я мог бы выглядеть теперь, если бы Дживаро выбрал мою голову, чтобы сделать цанцу note 9.
— Для чего они это делают, Дуэйн? — обратился к нему Тристан. — Они и сейчас продолжают использовать головы для этого?
— Время от времени, — ответил Дуэйн. — Это делается для сохранения чести семьи или племени, но каждый, кто срубит голову, в свою очередь, будет обезглавлен представителем семьи или племени, чью голову он добыл раньше. Итак, это длится бесконечно, подобно тому, как в пустыне существует кровная вражда, а на Сицилии и Корсике — вендетта. Все мы знаем, что постепенно этот обычай отмирает, но окончательно он еще не умер.
— А женщинам они когда-нибудь отрубают голову, — задала Изабелла вопрос, который уже некоторое время вертелся на языке у Рослин.
— Нет, женщинам нечего беспокоиться, — усмехнулся Дуэйн. — На самом деле, у индейцев женщинам живется совсем неплохо, пока они держаться вдали от колдовства, что является чисто мужским занятием. Если женщину поймают там, где собрались мужчины, особенно при наличии старейшин и врачевателей, беды не миновать. В остальном же их почитают и любят — так что любая цивилизованная женщина им может позавидовать. Какой молодой холостяк в нашем обществе пойдет на испытание своей готовности к браку, сидя в мешке и подвергаясь укусам муравьев.
— Ну, это уж слишком, — засмеялся Тристан, — если бы я был индейцем, я бы оставался холостяком!
— А если бы ты влюбился, друг мой? — Изабелла, повернувшись, с любопытством разглядывала Тристана. — Разве за любовь не должно страдать?
— Над этим стоит подумать, — ответил он. — Но мне кажется, что в нашем обществе страдание не ценят. Скорее уж вознаградится безразличное отношение к чувствам другого человека. Если быть кратким, то люди чувствительные, способные на такие чувства как любовь, как раз и получают меньше всего, хотя
