Время текло все медленнее и медленнее. Впервые организм Кирилла, взвинченный стрессом, словно супертопливом, стал терять обороты. Мысли вязли друг в друге, глаза резало и щипало, все тело ныло, прося у хозяина передышки. Веки дергались в джазовой синкопе нервного тика.
— Ну, пора, — сказал себе подполковник, вынимая из маленького внутреннего кармана пакетик с таблетками, состоявшими на вооружении в спецвойсках. Засунул в рот четыре штуки, потом добавил еще две, разжевал и запил остатками воды из фляги. «На колесах можно будет продержаться еще суток трое, а то и четверо. Потом начнет отрубать, — с тревогой подумал Кирилл, глядя на пакетик со штатными стимуляторами бойцов спецназа. — Если за четверо суток кровь не уберут — попрошу жалобную книгу», — пошутил он, не улыбнувшись. С того момента, как он уронил первый стеллаж, прошло почти шесть часов.
Вскоре стимуляторы подействовали: сонливость и заторможенность сменились потливостью, ускоренной реакцией и излишней нервозностью. Сцепив челюсти, он всматривался в окуляр бинокля, ожидая хоть каких-то перемен, кроме того, что лужа начинала подсыхать по краям подтеков. Интуиция выжидательно помалкивала, словно и сама не ожидала, что ее предсказания не учли вовремя. «Вы, голубушка, в следующий раз соотносите события и часы. А то ведь так можно и до Страшного суда досидеть», — укорял ее Васютин. Места для надежды становилось все меньше и меньше. С каждым очередным часом ожидания будущее виделось все более мрачным и безнадежным.
Двадцать часов он не спускал глаз с огромного кровавого пятна, словно со спасительного круга. Не отрывал от него взгляда, даже когда справлял малую нужду в паре метров от своей наблюдательной позиции. Пропустить или не заметить изменений Васютин не мог. Он видел, как кровь подсыхала, обтягивая свернувшиеся сгустки темной коркой. Не раз наблюдал, как за несколько сотых секунды невидимая сила наводила порядок в отделе. Не видел он лишь старика с тряпкой или хоть кого-то, кто мог напоминать человека. Двадцать часов он держал оборону, не позволяя отчаянию вцепиться в его веру. Но когда двадцать первый час вступил в свои права, оно неслышно подкралось, притаившись за угасающей надеждой, изловчилось, сжалось в тугой комок… И перед Кириллом разверзлась пропасть — бездонная, смердящая, полная мрака и безверия.
Васютин смотрел в нее, стоя на самом краю, и отказывался верить, что все закончится именно так. На двадцать первом часу ожидания он стал беспощадно и стремительно осознавать всю нелепость его догадок и построений. Все эта идеи о том, что лужу придет убирать старик с тряпкой, потому что тряпкой убирают все лужи, что он придет обязательно и что он вообще существует… Их картонная утопичность не пугала Кирилла, ведь было кое-что гораздо страшнее. По-настоящему Васютина пугало понимание того, как он истово верил в свои догадки, как на них надеялся и как ценил. Теперь верить ему было больше не во что. Старик с тряпкой существовал лишь в шизоидном бреду.
Поняв, что конец его семьи определен и очевиден, даже если долго оттягивать его, Васютин впервые почувствовал себя виновником их гибели. В этот момент предохранители его сознания звонко щелкнули, на время подарив ему покой. Обведя бессмысленным взглядом зал супермаркета, он понуро поплелся в отдел «празднований и торжеств», бесстрашно и равнодушно ступая по плиткам «дороги Орна». Он шел, уставившись себе под ноги и сам того не понимая, зачем-то считал шаги самым краешком сознания.
Вдруг что-то яркое привлекло его внимание. Кирилл остановился, не торопясь почесал нос и неуклюже присел. Начал ощупывать запекшееся кровяное желе, распластанное на полу. Это продолжалось пару-тройку минут, пока он изрядно не испачкал руки склизким несвежим человечьим соком. Посмотрев на перемазанные ладони, он медленно поднялся. В эти секунды сознание стало возвращаться к нему. Когда он полностью распрямился, то был прежним Васютиным. Он стоял рядом с кровавой лужей и смотрел на нее в упор, не отрываясь, как делал это последние двадцать часов.
А когда поднял глаза от пола… Лицо сыщика исказилось судорогой, словно его ударили током, а из искривленного рта вместе с брызгами слюны вылетел хриплый короткий крик. Прямо напротив него, по другую сторону от липкого бордового пятна, в узком промежутке между стеллажами, стоял человек. Мужчина. Весьма преклонных лет. Левой рукой он придерживал деревянную швабру, на которую было надето жестяное ведро. Правой рукой старик сжимал мокрую тряпку. Седые волосы до плеч были заплетены в косу. Крупное рыхлое лицо, нос картошкой, большие карие глаза…
Несколько секунд Васютин и долгожданный незнакомец в упор смотрели друг другу в глаза. В эти мгновения от них обоих исходили тяжелые густые потоки высших эмоций, которые так же схожи с каждодневными обыденными эмоциями, как человек — с насекомым. От этих потоков воздух между ними стал тяжелеть и уплотняться, превратившись в клубящееся подобие знойного летнего марева.
Первым заговорил старик:
— Долгие лета! Ты ли, мил человек, по доброй воле сюда явился, чтоб семью вызволять?
От этих слов Васютина бросило в жар. Пока незнакомец не раскрыл рта, Кирилл безумно боялся понять, что это банальная галлюцинация.
— 3-здравствуйте! — начал он, заикаясь. Подойдя к старику прямо через кровавую лужу, он сказал вибрирующим голосом:
— Вы правы, это я. Кирилл меня зовут.
— А меня Петром крестили. Долгонько ж ты мешкал, почитай, без малого сутки.
— Так вы… что… в смысле… двадцать часов меня ждали?!
— Да не, поболее. Годков сто двадцать, как пить дать, Кирилка.
— Как это… Я не понимаю, почему сто двадцать?
— Обожди, опосля скумекаешь, — ухмыльнулся старик. Он снял со швабры ведро и бросил в него тряпку.
— Боязно мне было, что без тряпки да швабры ты меня и не признаешь.
— Извините за вопрос, — медленно подбирал слова опешивший от происходящего Васютин. — А почему вы сами не подошли ко мне? Зачем было двадцать часов ждать?
— Да коли я тебя более века ждал, что мне кручиниться о двадцати часах? Да и место тута пригодное, чтоб от глаза дурного схорониться.
— От Аристарха?
— Сей вопрос не главный. Перемолвку нашу держи в строгом секрете, тебе ж с того удача прибудет.
Васютин кивнул:
— Я тебе подсоблю маленько с твоею бедою, а ты уж не подведи… ни меня, ни Олю с Женькой, — продолжал Петр.
— Сделаю все, что необходимо. Клянусь!
Эндорфин, серотонин и адреналин побежали по венам Кирилла жарким потоком, от чего он с трудом дышал.
— Да у меня до тебя, мил друг, просьба малая будет. Угости табачком старика!
Васютин растерянно округлил глаза и стал смущенно шарить по карманам, прекрасно зная, что курева у него нет.
— Петр, брат, а я ж не курю, прости, — с горечью в голосе ответил он.
— И слава Богу, раз не куришь, а для меня чуток махорки-то припас, поди. Ты в штанах-то пошукай исправней, чай, чего и отыщется.
Принявшись безнадежно ощупывать бессчетные карманы войсковых штанов, Кирилл переменился в лице. В одном из них, пониже колена, про существование которого он даже не помнил, что-то лежало.
— Да откуда ж это?.. — недоуменно бормотал он, вынимая из него… нет, не пачку сигарет. И не упаковку табака для самокруток. Не веря своим глазам, он извлек из кармана маленький, свернутый в трубочку холщовый кисет.
— Вот, благодарствую, Кирилка, уважил, уважил! — заулыбался Петр. Васютин протянул находку Петру, и они чуть соприкоснулись руками. Сомнений не было — старик был живым человеком.
Ловко выхватив из нагрудного кармана серого рабочего комбинезона небольшой листочек, он запустил пятерню в кисет, ухватив порцию ароматного крепкого табака, сноровисто, в три движения, смастерил пузатую папироску, лизнул ей бочок, заклеил, чуть покрутил в грубых коротких пальцах и, шумно понюхав, отправил в рот, чтобы секунду спустя, прикурив от спички, глубоко затянуться, выпуская дым через ноздри и блаженно щурясь.
