Рваный засаленный халат напоминал гражданину Ильясову о далеком доме, которого он больше никогда не увидит, ведь страх перед местью кровников был куда сильнее, чем тоска по родине.
В тот момент, когда он уже собрался вынимать раздувшиеся сосиски из бурлящей кастрюли, его съемное столичное жилье огласило мерзкое дребезжание дверного звонка. Ругнувшись, Рустам снял незамысловатый ужин с плиты. Звонок продолжал надрываться.
— Кто там? — спросил Рустам, подойдя к двери.
— Ты что, гнида чернозадая, делаешь, а?! Ты ж мне всю ванну залил, козел! — надрывался за дверью сипатый мужской голос. — Открывай, пока я милицию не вызвал!
— Э, слышь, ти, урод! — свирепо заорал в ответ Ильясов, рывком открывая дверь.
Но скандального старика соседа за ней не оказалось. Вместо него в квартиру ворвался тяжелый и точный пинок, попавший Рустаму прямо в пах. Рухнув на пол, он стал судорожно извиваться, силясь сделать вдох. Чья-то сильная рука схватила его за ухо и, ловко заломив руку, потащила в глубь квартиры. Через несколько секунд он сидел на стуле, прикованный к нему наручниками, а нежданный гость предусмотрительно закрывал дверь на замок. Вернувшись из прихожей, крепко сбитый, хорошо одетый славянин уселся перед ним на диван.
— Да атдам я, клинузь Аллахом! В зледужий ниделю! Взе атдам! — заполошно подвывая причитал хозяин.
— Пасть закрой, — спокойно отвечал гость, вынимая из заплечной кобуры ПМ. — Ты, Ильясов, слушай внимательно. Это очень важно, — продолжал гость, невозмутимо накручивая на ствол глушитель.
— Э, братан, ти адрэс папутал. Я ни при дилах, па ходу! Клинузь!
— Еще раз заговоришь без спросу — я тебе прострелю колено. У меня и нашатырь с собой есть. Вдруг ты сознание от боли потеряешь? Теперь слушай, мразеныш. Биографию я твою знаю от и до. Так что корчить из себя честную кавказскую девочку не стоит, а то я буду в тебя стрелять. Где ты был вчера в два часа?
— Таргаваль.
Хлесткий удар пистолетом по голени заставил Ильясова протяжно и по-бабьи взвизгнуть.
— Ты что, ишак, вопроса не слышал? Где?
— На ВДНХ, Астанкина, гдэ щаз кипишь, там биль.
— Улица?
— Злужай, я аткуда помню? Заправка там, «Югранефть».
— Так… Омывалки много продал?
— Пядь или сэмь. Я ни знаю точна.
— В середине дня кому продавал?
— Э, ти что?! Я что, акадэмик, эта помнидь!
Гость включил телевизор, матч «Спартак» — «Алания». И сильно прибавил звук. Удар по второй голени был куда сильнее. Ильясов взвыл, слезы брызнули у него из глаз.
— У тебя минута, вспоминай, — предупредил гость, равнодушно пожав плечами. И пошел в ванную, откуда вернулся с полотенцем. Ильясов был не на шутку напуган. Пот струился по его бледной физиономии, глаза панически шныряли из стороны в сторону.
— Как успехи, Рустамчик? — поинтересовался гость, оторвав от полотенца кусок и сложив из него кляп.
— Эта, злюжай, значит, десятка брал амивальку, но утрам…
Новый удар и новый вопль, подбадривающий атакующих спартаковцев.
— Утро не интересно, тупой ты кретин. Днем кто покупал?
— Ну, эта, «нисан» биль, браль амивальку и тасол. А-а-а, сука-а. Больна, а-а-а-а!!!
— Дальше.
— И телка приезжала, на «чироки», с рибенкам. Тоже брала.
Снова удар по той же голени. Теперь крик Рустама воодушевлял футболистов «Алании», перешедших в контратаку.
— Это не телка, а моя любимая жена, мать моего сына, — спокойно пояснил гость, скручивая полотенце в жгут. Скрутив, крепко затянул его над коленом горца. Осмыслив эту нехитрую процедуру, Ильясов стал судорожно дергаться на стуле, словно пытался сплясать удалой танец, не вставая.
— Э, братишка, ти что, зачэм? Я все сказаль, все как зналь! Ти что, э, ни нада! Прашу, будь чилавекам!
— Буду, дорогой. Если ты мне поможешь.
— Памагу! Памагу, гавари, что нада!
— Рустам, собери свои куриные мозги в кулак и спасай свою ногу. Расскажи мне, как ты продавал женщине на «Чероки» омывалку. Посекундно, шаг за шагом. Сможешь?
— Канечна! Канечна! Злюжай. Как ана падьехаль, я не видель — бабки считаль, Слышаль только. Вижю, вишла из тачки, задний дверь открылся и рибенак вишель. Тачка работаль, но она на сигнальку закрила. Падходит, амывалька гаварит, какой харощий есть? Я паказаль, цену назвать, она деньги дала, без здачи. А парнишка немнога стояль, потом в сторона пошель.
— В какую сторону?
— Ат дароги, в сторона заправки, только ливее, к моей палятки ближэ. Женжина амывальку взяла, на парнишку пасматрела и сказала, я точна помню, сказата: синок не хади адин, миня жди. И пашла.
— Куда пошла?
— К парнишки. Я патом ни видель, она за палатку зашла.
— За палаткой кусты, так?
— Да, кусти. Ат них слева забор белий.
— Что дальше было?
— Мне чилавек пазваниль, сказаль, чтоб я ехаль в Мидведкава, там чтоб таргаваль. Я сталь палатьку сабирать, тавар грузить.
— Сколько собирал?
— Минуть двадцать где-та, точна ни знаю.
— Их больше не видел?
— Нэт, не видель. Тачка работать, кагда я уехаль. Я тибе сваим родам клянусь, что все так било.
— Получается, что пойти они могли или на заправку, или в кусты, или забор перелезать, — мрачно сказал гость.
— Чесна, я ни думать, куда ани пашли. Я прадаль и забыль, клянусь. Э, брат, вспомниль. Она ищо мне сказала, кагда амывальку брала… сичаз, пагади.
— Что она тебе сказала, Рустам?
— Слова такое, как бальшой спасиба, но ни так… А, вот… благадарю, гаварит.
— На этом все?
— Да, клянусь претками.
— Ладно, джигит. С этим закончили. Теперь о другом. Ты в девятосто девятом во Владикавказе украл детей у семьи. Взрослых детей, брата и сестру. Помнишь?
— Дурак бил, сам сибэ ни пращу!
— Две недели вы их держали в какой-то дыре. Деньги требовали. Осетинский спецназ их нашел. Сестра инвалидом стала, а брату вы пальцы отрубили. У обоих шок, нарушение речи.
— Я толька украль, а диржал другой, он скатина, садист сраний. Скажу честна, я винават.
— Так вот… Старший брат тех детей — твой кровник. Так?
— Да, кровьник.
— А с тобой Зелимхан Магомедов в деле был?
— Да, бил. Я его знат ни знаю, с тих пор не видэль.
— И Алхаз Караев тоже с вами был?
— Эта он диржаль их, и бабки прасиль, скатина грязная!
— Ага, понятно. А навел на семью ты. Твоя была затея. Так вот, джигит. Караева застрелили в его доме, в Воронежской области, три года назад. А Зелимхану отрезали хер и засунули в глотку. Он тоже помер, да не так легко. Было это совсем недавно, пару месяцев прошло. Остался ты совсем один, Рустамчик.
