- «Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака: папа и царь, Меттерних и Гизо, французские радикалы и немецкие полицейские».
От соседних костров подтянулись красноармейцы, стали слушать.
- Что за Метерник? - удивился Храпов. - Не слыхал про такого.
- Он уже умер, - сказал Гарька. - Канцлер австрийский, лютый реакционер.
- Для чего же его в «Манифесте» поминают?
- Так «Манифест» когда написан! Семьдесят с лишком лет тому назад.
- Умён ты, вошь тебя заешь! Мне бы такую голову, - позавидовал Ромка.
- До Маркса ему, конечно, далеко, но в целом парень башковитый, - солидно подтвердил Хмуров.
- И мне бывает не всё понятно, - поскромничал Гарька. - Вот «Капитал», к примеру: иной раз мозги плавятся, до того трудно. Хотя главное даже самый тёмный крестьянин разберёт, тут образования не надо: жили народы во мраке и убожестве, гнули спину на эксплуататоров, робели перед служителями культа… теперь всё будет иначе.
- Душу человеческую вам не переделать, - сказала Олёна. - Человек человеку бес, так оно до Судного дня и останется.
- Бесов немного, - не согласился Храпов. - Юркие они, вот и кажется, будто повсюду. Все мы люди- человеки, когда плохие, когда хорошие, а иные, особливо женского полу - так и вовсе ангелы.
Гарьке такое возражение показалось глубоко ненаучным, но Олёна осталась им довольна и даже улыбнулась.
- Уж ангелы… От Марфы мы, не от Марии. Наше дело обыкновенное: детей растить и мужиков кормить.
- При Советах эти старорежимные различия забудутся, - пообещал Гарька. - Все будут равны.
- А кормить тебя кто будет? - засмеялась Олёна.
- Ну… столовые будут специальные. Не знаю. Советская власть об этом позаботится.
- То-то и гляжу - разнесло тебя на красноармейских харчах, - казачка блеснула белыми, как намытыми, зубами. - Экий сочень! За оглоблю спрячешься, и не сыскать.
Последнее слово потонуло в хохоте.
- Верно ли говорим, товарищ начпоарм? - окликнули Угрюмцева, облокотившегося о перила крылечка. Тот вынул изо рта самокрутку, бережно притушил её. Начал говорить не спеша, словно пробуя слова на вкус.
- Раньше шли люди поклоняться разным святым, а сейчас ясно всем, что есть только один святой - это пролетарский класс. Ему по праву надо воздавать все почести, потому как все, что ни есть у человечества - всё сотворил пролетариат. А кто главный враг пролетариата? Буржуи! Нечисть это коварна и многообразна, пролезает она в разные щели, и от трусости её погибла уж не одна революция. Тут же и гнилая интеллигенция. Влезут они в самое революционное подбрюшье, прикинутся даже сами революционерами, однако ты знай, что буржуйское происхождение ничем не вытравить. А тайный враг страшнее явного, он саботирует всякое начинание, а в критический момент предает и перебрасывается к нашим врагам! И у сознательного пролетария всегда должна быть неусыпная бдительность!
Тут Угрюмцев взялся складно и интересно рассказывать о Робеспьере и о том, как загубили буржуи Французскую революцию.
Гарьке Угрюмцев понравился: в этом уже немолодом невысоком человеке с круглой лохматой головой чувствовалась большая уверенность в своих силах.
- Я о товарище Угрюмцеве наслышан, - сказал Новил Долгодумов, перехватив взгляд Горшечникова. - Он питерский, из рабочих-путиловцев, старый большевик. До революции организовывал рабочие школы. И Шмелёва он хорошо знает. Я бы у него поучился. Чувствую, много во мне необразованности. Это нехорошо для бойца революции.
- На вулкане сидим! - завершил свою речь о врагах революции Угрюмцев.
- Это они на вулкане, - поправил появившийся из темноты Лютиков. - Вулкан - это мы. Прошу ужинать, стол накрыт.
Веселье, не подогреваемое запрещённым самогоном, стало угасать, и скоро все разошлись. Гарька задержался у костра, однако вскоре ночной холод заставил уйти и его.
Красноармейцы храпели на раскиданных по полу овчинах. Гарька тоже сомкнул веки. Перед глазами прыгали огненные блохи. Потом вдруг закричала женщина так пронзительно и страшно, что, казалось все внутренности застыли, а следом на замершего от ужаса Гарьку надвинулась огромная тень. Проснулся Гарька в липком поту, он лежал некоторое время, вглядываясь в темноту, потянул шинель и, стараясь не разбудить товарищей, выбрался из хаты на волю.
Было тихо и свежо, пахло дымком. Гарька взглянул на ясное небо, вытащил махорку, прикурил. И вдруг услышал за спиной щелчок. Горшечников замер.
- Три часа… Что не спишь, полуночник? Девку ищешь? - только комиссар умел ходить тихо, как смерть; за плечом будет стоять - не заметишь.
Гарька повернулся к нему. Снейп сощурил ядовитые глаза и закрыл крышку своего золотого Буре.
- Меня больше революция интересует, чем женский пол, - возразил Гарька с достоинством и едва удержался, чтобы не прибавить: «Не то, что некоторых».
- Теоретизируешь, стало быть? И каковы результаты?
- А вы не смейтесь, товарищ комиссар. Напрасно вы так ко мне относитесь.
- Как?
- Как к дитю малому! Я такой же боец, как вы. Вот товарищ Угрюмцев верно сказал: мы боремся за счастье человека, а про человека забываем.
- Это Угрюмцев о людях печётся? - комиссар хмыкнул. - Я уже заметил, какой он альтруист.
Гарька неуверенно посмотрел на Севера, соображая, похвалил он Угрюмцева или наоборот.
Оба замолчали. Сквозь ветви слабо белела луна.
- Суматоха у тебя в голове, Горшечников. О деле думай.
- Я думаю, - сказал Гарька. - Только ведь и о людях надо думать, товарищ комиссар.
- Попусту никого на смерть не гоню. А так чего о них думать? Своя голова на плечах есть.
- Сегодня есть, завтра нет.
- Каждого грудью не закроешь. Спи иди, доброхот, или вон к Лютикову загляни, он такой же - точно два попа собрались, - Север хлопнул Гарьку по плечу и ровным широким шагом ушёл со двора.
- Ещё чего! - запоздало возмутился Гарька. - Религия - опиум для народа!
«Куда это он?» - подумал он вдруг. Некстати вспомнилось о сигнальных ракетах. Гарька почесал в затылке и тихонько пошёл за комиссаром. Близко Гарька подходить не хотел, опасаясь, что комиссар его заметит.
Прошёл патруль.
Гарька нырнул за чью-то калитку, не желая, чтоб его заметили и задержали. Пока стоял, комиссар ушёл далеко вперёд. Горшечников заволновался, рванулся за ним, уже не скрываясь. Пола чёрной, темнее ночи, бурки мелькнула и скрылась в дверях разваленного снарядами дома. Гарька чуть выждал и бросился за ним.
Дверь заскрипела так, что аж зубы заныли. Горшечников вынул наган, заглянул в дом. Внутри - пусто, даже перегородок не осталось, только груды мусора, сваленные у пробитых стен. Снейп как сквозь пол провалился. В воздухе пахло серой.
- Тьфу ты, дьявол!
Гарька чуть не перекрестился, но вовремя вспомнил об опиуме для народа, а потом взгляд его наткнулся на обгоревшую спичку.
Гарька выбрался из развалин. Под ногами хрустели обломки самана и дроблёный камень. К подошве сапога прилип бумажный листок. Гарька снял его, сунул в карман - пригодится. Газет на самокрутки не хватало. Ромка раз потянулся к гарькиному сокровищу - «Собаке Баскервилей» Артура Конан Дойля, но живо получил по рукам. Книжку эту, растрёпанную и разбухшую от частого перелистывания, Гарька берёг пуще глаза.
Делать было нечего. Ругая себя за глупую подозрительность, Горшечников вернулся к своим.
