участницу фестиваля.
Гамбринус палит из ружья, выбрасывающего тонкий лучик ярчайшего света Он ослепляет возбужденных посетителей таверны и таким образом приводит их в чувство. Луч висит в воздухе и сияет, словно.
.
.
Звезда над Бедламом
Начальник полиции разговаривает по стерео с человеком, находящимся в уличной будке. Этот человек выключил видеоэкран и изменил голос.
— Они там, в “Тайной Вселенной”, вышибают дух друг из друга.
Начальник стонет. Фестиваль только что начался, и вся полиция там.
— Спасибо. Ребята уже едут. Ваше имя? Я буду рекомендовать вас как кандидата для награждения Гражданской медалью.
— Что? А потом и меня приметесь трясти? Я не осведомитель, просто выполняю свой долг. А кроме того, я не люблю этого, я не люблю Гамбринуса и его посетителей. Это сборище наглых снобов.
Начальник отдает приказ о подавлении беспорядков, откидывается на спинку стула и, потягивая пиво, наблюдает за операцией по стерео. Что случилось с этими людьми? Они словно помешались.
Завывает сирена. Хотя фараоны и едут на электроциклах абсолютно бесшумно, они не порвали со своей вековой традицией издалека предупреждать преступников о своем появлении. Пять машин появляются перед открытой дверью “Тайной Вселенной”. Полицейские слезают с седел и начинают совещаться. На них двойные цилиндрические шлемы черного цвета с алыми полосами. По некоторым причинам они в очках, хотя скорость их транспортных средств не превышает пятнадцати миль в час. Их куртки сшиты из черного меха, плечи украшают золотистые эполеты. Шорты — из пушистой ткани цвета электрик, шнурованные ботинки — черные и блестящие. Они вооружены электродубинками и ружьями, стреляющими тяжелыми резиновыми шариками.
Гамбринус загораживает вход. Сержант О’Хара примирительно говорит:
— Эй, запустите нас. У меня нет ордера на обыск, но я могу получить его.
— Если вы войдете, я заявлю на вас, — улыбаясь, говорит Гамбринус. Он знает, что, несмотря на отсутствие у него официальной лицензии, правительство поддержит его иск. Вторжение в частное владение — это не пустячок, на который полиция может наплевать.
О’Хара заглядывает через его плечо в дверь, видит лежащие на полу тела, людей, вытирающих кровь с лица, держащихся за головы и бока. Эксипитера, напряженно сидящего за столиком, словно стервятник, алчущий падали. Один из лежащих с трудом встает на четвереньки и выползает между ног Гамбринуса на улицу.
— Сержант, арестуйте этого человека, — говорит Гамбринус. — Он нелегально использовал камеру стерео. Я обвиняю его во вторжении в личную жизнь.
Лицо О’Хары светлеет. В конце концов, он арестует хотя бы одного себе в оправдание. Леграна заталкивают в фургон, который прибыл следом за санитарной машиной. Красного Ястреба выносят за дверь на руках его друзья. В тот момент, когда его кладут на носилки, он открывает глаза и что-то бормочет.
О’Хара наклоняется к нему.
— Что?
— Я однажды… ходил на медведя с ножом в руках. Но тогда мне досталось меньше, чем от этих бешеных ведьм… Я обвиняю их в нападении, избиении и нанесении смертельных увечий…
Попытка О’Хары заставить Красного Ястреба подписать свои показания успеха не имеет, так как он теряет сознание. Сержант зло плюет.
Сквозь зарешеченное окно фургона доносится вопль Леграна:
— Я правительственный агент! Вы ответите за это!!!
Между тем полиция получает приказ отправляться к главному входу Народного Центра, где драка между местной молодежью и пришельцами из Вествуда грозит перейти во всеобщее волнение. Бенедиктина покидает таверну. Незаметно, чтобы драка принесла какой-нибудь вред ее будущему ребенку, хотя ей изрядно досталось. На плечах и животе — царапины, на ягодицах сквозь прозрачную ткань видны два багровых синяка — следы рифленой подошвы ботинка Красного Ястреба, на голове — большая шишка.
Чиб одновременно со злой радостью и грустью смотрит на ее спотыкающуюся походку. Теперь он окончательно убедился, что его ребенку отказано в жизни, и чувствует тупую боль в груди. Он понял; что его отчаянное нежелание аборта связано с подсознательным отождествлением себя с этим неродившимся ребенком. Ему известно, что его собственное рождение было простой случайностью, кто знает — счастливой или несчастливой… Повернись все иначе, и он бы не родился. Мысль о своем небытии — без картин, без друзей и без смеха, без надежды и без любви — ужаснула его.
Глядя, как Бенедиктина вышагивает по улице, важно, не обращая внимания на висящую клочьями одежду, он удивлялся: что он только в ней нашел? Даже если бы она и сохранила ребенка, жизнь с ней была бы сплошным мучением.
Чиб возвращается домой, но попасть в свою комнату ему по-прежнему не удается. Он идет в мастерскую. Картина на семь восьмых уже готова, но Чиб ею еще не удовлетворен. Он берет ее и несет к Омару Рунику, дом которого находится в одной “грозди” с его домом. Руника сейчас нет, но он никогда не закрывает дверь. У него есть все, что необходимо Чибу для завершения картины. Чиб работает спокойно и уверенно, чего с ним не было, когда он только начинал творить. Вскоре он выходит на улицу, неся огромный овальный холст над головою.
Чиб размашисто шагает мимо пьедесталов, проходит под изгибающимися ветвями с домами- овоидами на концах. Он идет мимо крошечных парков, минует еще пару домов — и через несколько минут он уже почти в центре Беверли-Хиллз. Здесь взору Чиба открывается.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
