искромсанный пах, разорванные мышцы, перерезанные нервы. Одного ранило в живот, когда он ждал на ПОБ очереди позвонить по платному телефону и рядом упала ракета. Ракеты, мины, реактивные гранаты, снайперский огонь, СФЗ.
— Ну, всех нас они убить не смогут, — сказал Козларич, готовясь позвонить очередной вдове этой войны, которая жила с двумя маленькими дочками в Канзасе на улице Либерти-Серкл, а когда разговор был окончен, он повесил голову: — Наверно, это была самая печальная из женщин, с какими я говорил в жизни.
Порой Козларич и Каммингз недоумевали: что именно иракцы в них ненавидят? Что они такого делают помимо того, что стараются поддерживать безопасность на некоторых населенных иракцами участках? Что вселяет в людей желание убивать американцев за то, что они раздают жителям сладости и футбольные мячи, доставляют им цистерны с питьевой водой, сооружают для них канализацию, наводят порядок на бензозаправочных станциях и при этом никогда не ведут себя агрессивно, если только не преследуют убийц?
— Я им предлагаю мир и жизнь без дерьма, а они хотят со мной драться? Ладно. Пускай живут в дерьме, — раздраженно бросил однажды Каммингз посреди жаркого разговора с Козларичем на эту тему.
— Все дело в том, что это такие неблагодарные засранцы, каких свет не видал, — сказал Козларич и затем, как делал уже восемь месяцев пять-шесть раз в неделю, сел в «хамви» и поехал на очередную встречу с местными политическими лидерами.
На повороте с маршрута «Плутон» в его машину опять чуть не попал СФЗ. На этот раз взрыв прогремел, когда проехал первый «хамви» колонны. Двоих солдат ранило осколками. Главный снаряд, однако, пролетел мимо. В тот день Козларич не приехал на запланированную встречу, но во время следующей его терпение почти что лопнуло.
Вот они сидят, ждут его: всё те же персонажи, с какими он возится без малого восемь месяцев, люди, готовые пообещать что угодно и ничего не исполняющие, люди, которые хотят всего на свете и постоянно на что-нибудь жалуются.
В очередной раз по кругу:
«Этот забор — защитный забор, — подумал про себя Козларич, — и строим мы его потому, что на маршруте „Плутон“ вы пытаетесь нас убивать».
«Почему бы вам
«А пошли бы вы…» — подумал он про себя, но на этот раз высказался вслух.
— Fuck em, — сказал он. — На хер их всех.
Но он сказал это только полковнику Касиму, и тот с энтузиазмом кивнул, как будто понял.
Понял ли Касим? Вполне вероятно. В этих местах fuck было, пожалуй, одним из общепонятных английских слов. Или, возможно, он просто почувствовал, что у человека, которого он ценил больше, чем кого бы то ни было из американцев, испортилось настроение. Он называл Козларича «мукаддам К.». Бывало, они целые часы проводили вместе, и, хотя общаться приходилось через переводчика, Козларич говорил с ним не только о войне, но порой и на личные темы. О жене. О детях. О праздниках, о днях рождения, о семейных вечеринках с пиццей. После сегодняшней встречи, немного задержавшись, они снова разговорились между собой, и, услышав от Козларича, что через несколько недель ему исполнится сорок два, Касим сказал, что хочет устроить для него праздник.
— Праздник? — переспросил Козларич.
Праздник, подтвердил Касим. В честь дня рождения мукаддама К. Вечеринку с праздничным тортом.
Козларич был тронут. Еще одно обещание, которое не будет исполнено, подумал он, но приятное обещание хотя бы.
Если бы Козларича попросили сказать, кого из знакомых иракцев он, со своей стороны, ценит больше всех, он, конечно, назвал бы Касима, а кроме него — мистера Тимими, управляющего городскими службами, который день за днем занимался, чем он там занимался, в кабинете с большим письменным столом и сломанными часами с кукушкой.
Но с кем Козларич сошелся ближе всех — это с Иззи, своим переводчиком, ставшим мало-помалу олицетворением всех причин, по которым Козларич продолжал верить в иракцев, даже несмотря на одиннадцать смертей. Иззи был худой человек на шесть лет старше Козларича, человек с печальным лицом, говорившим о восприятии жизни как чего-то такого, что надо терпеть, с чем надо смиряться. В прошлом он прожил несколько лет в Нью-Йорке, входя в состав иракской делегации в ООН, и тогда-то он научился бегло говорить по-английски. Его теперешние обязанности состояли в том, чтобы переводить все сказанное Козларичу по-арабски и все, что Козларич говорил иракцам, независимо от содержания. Когда по Багдаду пошли слухи о вспышке холеры, Козларич заявил по радио «Мир 106 FM»: «Если у вас начнется взрывной понос, немедленно обратитесь в ближайшую клинику или больницу», и Иззи это перевел. Если бы он, когда Козларич пробормотал Касиму: «На хер их всех», сидел так близко, чтобы услышать, он перевел бы и это.
Иракцы порой смотрели на Иззи с неприкрытым отвращением, как на презренное орудие в руках американцев. Но он выполнял свою работу с энтузиазмом — во-первых, потому, что был неравнодушен к Соединенным Штатам (его старшая дочь, которой исполнилось семнадцать, родилась в Нью-Йорке), а во- вторых, из-за случившегося летом, когда он поехал домой, в центральную часть Багдада, провести несколько дней с семьей.
В один из вечеров около его многоквартирного дома взорвалась бомба. Даже по багдадским меркам взрыв был чудовищной силы. Двадцать пять человек погибло, сто с лишним были ранены, но на ПОБ Рустамия, в семи милях оттуда, никто об этом не знал, пока не зазвонил сотовый телефон Брента Каммингза и не раздался отчаянный голос Иззи.
Произошел взрыв, сказал он. Квартира в обломках, дом горит, и одна из его дочерей опасно ранена: что-то попало ей в голову. Он повез ее в больницу, но там было слишком много раненых, и врачи сказали, что ничего не могут сделать, что ей нужна более серьезная помощь, чем они могут оказать, и вот он стоит на улице, дочь, вся в крови, рядом с ним, и он боится, что она умрет.
— И у вас осталась одна надежда — на американский госпиталь? — переспросил Каммингз, повторяя слова Иззи. Тот начал было отвечать, но телефон вдруг умолк. — Иззи, — сказал Каммингз. — Иззи!
Как случаются на этой войне хорошие моменты?
— Иззи, — сказал Каммингз, перезвонив ему. — Везите дочку сюда.
Вот как они случаются.
— О, спасибо, сэр. Спасибо, сэр, — сказал Иззи.
И вот как возникают сложности. Даже у войн есть свои правила, и одно из правил этой войны определяло, кому могут оказывать помощь американские медицинские службы. Американцам — да, конечно, но иракцам нет, за исключением случаев, когда человек ранен американскими военными и рана опасна для жизни. Поскольку бомба, взорвавшаяся в автомобиле, была заложена иракцами, никому из раненых, включая, видимо, и дочь Иззи, американская помощь не полагалась.
Но Каммингз кое-что знал о жизни Иззи до того, как он стал переводчиком. Если его раненая дочь родилась в Нью-Йорке, не дает ли ей это дополнительных прав?[10] Может ли жительница Ирака, родившаяся в Америке и раненная неамериканской бомбой, получить помощь в американском военном медицинском учреждении?
