Каммингз не знал ответа. Он позвонил в медпункт врачам, но они тоже его не знали. Он попробовал связаться с юристом ПОБ, но не смог. Он даже не знал, какая именно из дочерей Иззи пострадала — та, что родилась в Нью-Йорке, или восьмилетняя, родившаяся в Багдаде. Он попытался еще раз поговорить с Иззи. Связь была ужасная. Он звонил и звонил.
— Иззи… Вы слышите?.. Где ваша дочь, которая родилась в Соединенных Штатах?
И опять телефон умолк.
Он снова позвонил. Связь все время прерывалась.
— Дочь, которая родилась в Америке, она с вами сейчас?.. Это
И вновь разговор оборвался, и в этот момент Каммингз решил вопросов больше не задавать, действовать исходя из предположения. Он мог и не угадать ответ — он это понимал. Но, поскольку Козларич на несколько часов уехал на другую ПОБ участвовать в поминальной церемонии, спрашивать, как ему поступить, было некого.
Он позвонил офицеру другого батальона, контролировавшему доступ на ПОБ: всякому, кто хотел пройти через ворота, не будучи американским военным, нужно было, чтобы его не отправили восвояси, не задержали и не застрелили, получить разрешение.
— Да, — сказал ему Каммингз. — Я уверен, что у них есть на руках свидетельство о рождении.
Свидетельство о рождении, если вообще существовало, вполне могло, подумал он, сгореть во время пожара в квартире. Он посмотрел на часы. До захода солнца времени совсем мало. Вскоре должен был начаться комендантский час, и с того момента Иззи с дочерью полагалось до рассвета находиться в помещении. Офицер продолжал задавать вопросы.
— С этим мы потом разберемся, — нетерпеливо сказал ему Каммингз. — Сейчас я просто хочу помочь этому человеку.
Потом он позвонил батальонному врачу и предупредил, что в ближайшие минуты надо будет оказать помощь лицу женского пола, возраст неизвестен.
— Американская гражданка, — добавил он, а потом добавил еще: — Возможно.
После этого он еще раз позвонил Иззи, чтобы узнать, близко ли он от ПОБ, и Иззи голосом еще более отчаянным, чем раньше, сказал, что нет, совсем не близко, что он с дочерью до сих пор на улице, пытается поймать такси.
— Спасибо, сэр, — повторял он и повторял. — Спасибо, сэр. Спасибо, сэр.
Ничего не оставалось, как ждать. Отправить за Иззи колонну военных машин было невозможно. Он должен был добраться сам. Солнце почти уже село. Позвонил офицер другого батальона с вопросом: правда ли, что у 2-16 сегодня были потери? «Нет», — ответил Каммингз. Потом позвонил другой офицер: он услышал, будто бы какие-то солдаты были ранены после взрыва в жилом доме. Потом третий: прошел слух, что кто-то из 2-16 погиб в результате СФЗ-атаки.
— Нет, в коалиционных силах раненых нет, — отвечал всем Каммингз. — Пострадала жительница Ирака — иракская американка. Дочь нашего переводчика.
Он опять позвонил Иззи.
Тот все еще ловил такси.
Звонок от врача.
— Я не знаю, — сказал ему Каммингз, — насколько серьезна рана… Не знаю даже, нашел ли он такси… Не знаю, успеют ли они до комендантского часа.
Новый звонок. Иззи. Они в такси. Уже на мосту, в двух минутах от базы.
Каммингз поспешил к воротам. Уже было темно. Подъехала санитарная машина ПОБ, чтобы взять девочку. Прошло пять минут. Где же такси? И вот караульные сообщили, что остановили машину на расстоянии и ни в коем случае не подпустят ее ближе. От ворот ее видно не было. «Достаньте носилки!» — крикнул Каммингз санитарам. Он выбежал из ворот — за колючую проволоку, за взрывозащитные стены — и остановился, увидев идущего к нему Иззи, освещенного фарами санитарной машины.
Одежда Иззи была перепачкана.
Рядом шла его плачущая жена.
По другую сторону от него была его дочь — та, что родилась в Нью-Йорке; с ней, похоже, все было в порядке.
А впереди них, пошатываясь, но своими ногами, шла девочка в блестящих пурпурных босоножках, в окровавленных джинсах, с забинтованной левой половиной лица.
Восьмилетняя, она родилась в Багдаде, и по правилам медицинская помощь на ПОБ ей не полагалась.
— Иззи! — крикнул Каммингз, уже понимая, что не угадал. Он бегом бросился к семье, другие военные взяли девочку и положили на носилки. Она начала плакать. Они пронесли ее через ворота, не останавливаясь. Бегом они доставили ее в медпункт, и, когда за ней закрывалась дверь, она по-арабски прокричала что-то отцу, которому было велено оставаться в прихожей.
Иззи сел там в углу. Каммингз стоял рядом.
— Это была бомба в машине? — спросил он, помолчав.
— Нет, сэр, — ответил Иззи. — Две бомбы в двух машинах.
После этого он ничего больше не говорил, пока в прихожую не вышел один из врачей и не сказал, что с его дочерью все будет хорошо.
— Спасибо вам, сэр, — только и смог выговорить Иззи, и, не способный ничего больше сказать, он кивнул, вытер глаза и последовал за врачом в операционную, где увидел свою иракскую дочь в окружении американских врачей и санитаров.
Что гласят правила?
В тот момент никого, похоже, это не волновало — ни врачей, ни Иззи с семьей, ни Каммингза, который стоял ровно на том же месте, с которого он смотрел, как умирает Кроу. Теперь он снова стоял и снова смотрел.
Повреждения, которые получила девочка, были серьезными. Глубокая рана на щеке, и, что еще хуже, что-то глубоко вошло в лобную кость около виска. Иззи взял ее за руку, а врачи туго запеленали ее в простыню — так, чтобы она не смогла высвободить руки. Ее мать закрыла глаза. Врачи наклонились над ней. Операция заняла некоторое время, и в худший момент девочка не смогла удержаться и закричала, но вот уже врачи показывают ей то, что они извлекли: толстый осколок стекла почти в два дюйма длиной.
Осколок вышибло из окна квартиры, которой больше не существовало, в районе Багдада, который оглашали в тот вечер звуки скорби.
Но здесь, на ПОБ, раздавались иные звуки: мать, чей дом был разрушен, целовала лицо дочери, отец, чей дом был разрушен, целовал ей руку, девочка, чей дом был разрушен, сказала по-арабски что-то такое, что вызвало улыбку на лицах ее родных, а Каммингз — тот тихо произнес по-английски:
— Мать честная, мне ни разу так хорошо не было с тех пор, как я попал в эту дыру.
Из-за комендантского часа они переночевали на ПОБ в пустом трейлере, который Каммингз для них нашел. Он предложил отвести их в столовую, но, хотя они давно ничего не ели, Иззи твердо сказал, что они не голодны. «Мы вам принесем мороженого. Мы вам еды принесем», — настаивал Каммингз, но Иззи вежливо отказался. Постельное белье он, правда, взял, и среди ночи они со смущением использовали его, чтобы привести трейлер в порядок после того, как дочку затошнило и вырвало. Больше они ничего не приняли, и, когда Каммингз вскоре после рассвета к ним постучался, они уже ушли.
Они хотели поскорее попасть домой и увидеть, чего они лишились. Оказалось — почти всего. Одежды. Мебели. Молитвенных ковриков. Генератора. Пластиковых емкостей, где они держали питьевую воду, поступавшую от насоса на крыше. Осталась оболочка квартиры с выбитыми окнами и закопченными стенами, но податься им больше было некуда, и они продолжали жить там же — в заброшенном, жутком здании. Из двадцати пяти погибших шестеро были их соседями, в том числе мальчик одного возраста с раненой дочкой Иззи, которому нравилось общаться с Иззи, говорить с ним о футболе.
— Марвин, — вспоминал однажды Иззи, когда вернулся на ПОБ. — Его мать была христианка. Славный был мальчик.
Когда взорвались бомбы, Марвин был на крыше их четырехэтажного дома — вероятно, хотел набрать
