Толпа погрузилась в зловещую тишину, и сомнения Голдена превратились в засасывающий ужас, потому что он, наконец, узнал имя старика.
— Клянусь мертвыми, — прошептал он, — этого не может быть.
Но он знал, что это так. Каким бы быстрым, сильным, ужасным ты себя не сделал, всегда найдется кто-то быстрее, сильнее, ужаснее; и чем больше дерешься, тем быстрее его встретишь. Никто не ускользает от Великого Уравнителя вечно, и теперь Глама Голден почувствовал, что пот на нем стал холодным, и огонь внутри погас, оставив только пепел.
И он знал, что это на самом деле будет его последний бой.
— Так охуенно нечестно, — бормотал Кантлисс про себя.
Все эти усилия, потраченные на то, чтобы дотащить этих хнычущих надоед через Далекую Страну, весь риск, чтобы привести их к Людям Дракона, каждая отплаченная монета, и еще сверху, и что в благодарность? Лишь бесконечное нытье Папы Ринга и кроме того очередное дерьмовое задание. Как бы усердно он ни работал, все никогда не шло, как он хотел.
— Нельзя просто, чтоб все было по-честному, — бросил он в никуда, и от этих слов его лицо заболело; он осторожно потрогал царапины, и от этого заболела рука, и он горько подумал о тупоголовой глупости женщин.
— После всего, что я сделал для этой шлюхи…
Этот идиот Варп притворялся что читает, когда Кантлисс зашел за угол.
— Вставай идиот! — Женщина все еще была в клетке, все еще связанная и беспомощная, но она наблюдала за ним так, что разозлила его еще больше; спокойная и твердая, словно у нее на уме что-то кроме страха. Словно у нее был план, и он был его частью. — На что, по-твоему, ты уставилась, сука? — бросил он.
Она сказала чисто и холодно:
— На ебаного труса.
Он замер, моргая, с трудом веря поначалу. Даже эта тощая штучка презирает его? Даже она, которая должна хныкать о пощаде? Если не можешь добиться уважения женщины, связав ее и избив, как, блядь, ты его получишь?
— Чего? — прошептал он, холодея.
Она наклонилась вперед, не отводя насмешливых глаз, скривила губу, прижала язык к щели между зубами и с толчком головы плюнула через всю клетку и через прутья, попав прямо на новую рубашку Кантлисса.
— Пизда трусливая, — сказала она.
Одно дело выслушивать Папу Ринга. Это было другое.
— Открой эту клетку! — взревел он, задыхаясь от ярости.
— Щас. — Варп возился с его кольцом ключей, пытаясь найти нужный. Там их было только три. Кантлисс вырвал его из его руки, воткнул ключ в замок и отпер ворота, край стукнул о стену, и лязгнул об нее.
— Я преподам тебе охуенный урок! — крикнул он, но женщина наблюдала за ним спокойно, зубы обнажены и дыхание такое тяжелое, что он мог видеть пятна слюны на ее губах. Он схватил ее за шиворот, наполовину поднял; швы начали рваться, и он сжал другой рукой ее челюсть, сокрушая пальцами ее рот, словно хотел снять мякоть с лица, и…
Мука пронзила его бедро, и он взвизгнул. Еще удар, и его нога обмякла, так что он доковылял до стены.
— Чего ты… — сказал Варп, Кантлисс услышал звуки драки и ворчание, и повернулся, лишь стоя на ногах из-за боли прямо в паху.
Варп был напротив клетки, лицо изображало глупое удивление, женщина держала его одной рукой и била в живот другой. С каждым ударом она брызгала слюной и он, покосившись, булькал; и Кантлисс увидел, что у нее есть нож, струйки крови лились с него и брызгали на пол, когда она его ударяла. Кантлисс понял, что она и его ударила, и застонал, возмущенный болью и несправедливостью этого, сделал один прыгающий шаг и бросился на нее, поймал ее за спину, и они упали через дверь клетки и обрушились на грязный пол снаружи; нож откатился.
Она была скользкая, как форель, выскользнула наверх и дважды сильно его ударила в челюсть, стукнув головой об пол, прежде чем он понял, где он. Она бросилась за ножом, но он поймал ее за рубашку, подтащил обратно, рваная штука разорвалась наполовину, и они оба поползли по грязному полу к столу, рыча и плюясь. Она снова его ударила, но попала лишь по макушке черепа, а он вцепился в ее волосы и потащил ее голову вбок. Она завизжала и замолотила кулаками, но теперь он держал ее, и впечатал ее голову в ножку стола, и еще раз, и она обмякла достаточно надолго, чтобы он мог подмять ее под себя, охая, когда опирался на раненую ногу, всю влажную и теплую от текущей крови.
Он слышал ее хрипящее дыхание, когда они сплелись и растянулись, и она встала на колени перед ним, но он навалился на нее, и наконец достал предплечьем ее шею и начал давить, перемещая тело и протягивая руку, дотянулся пальцами, собирая их на ноже; он хихикнул, когда его пальцы сомкнулась на нем, потому что знал, что победил.
— А феперь мы бляфь посмофрим, — прошипел он, немного шепелявя, с разбитыми и распухшими губами; он поднял лезвие так, чтобы она на него посмотрела, ее лицо порозовело от недостатка кислорода, окровавленные волосы прилипли к нему, ее выпученные глаза следили за острием; она задергалась под его рукой, все слабее и слабее, и он поднял нож высоко, сделал пару обманных ударов, чтобы посмеяться над ней, наслаждаясь, как ее лицо кривилось каждый раз. — Феперь мы посмофрим! — Он поднял его еще выше, чтобы ударить по-настоящему.
Запястье Кантлисса внезапно вывернулось, и он задохнулся от боли, когда его стащили с нее, и когда он открыл рот, что-то ударило его, и все закружилось. Он потряс головой, слыша, как женщина кашляет, эхо звучало далеко-далеко. Он увидел нож на полу и потянулся за ним.
Большой сапог опустился и вдавил его руку в грязный пол. Еще одно движение — и его носок откинул нож прочь. Кантлисс застонал и попытался пошевелить рукой, но не смог.
— Хочешь, чтобы я его убил? — спросил старик, глядя вниз.
— Нет, — каркнула она, наклоняясь за ножом. — Я хочу убить его. — И она шагнула к Кантлиссу, сплевывая кровь на его лицо через щель между зубами.
— Нет! — завизжал он, пытаясь отползти назад своей бесполезной ногой, но его все еще бесполезная рука была под сапогом здоровяка. — Я нужен тебе! Ты ведь хочешь вернуть детей, так? Так? — Он видел ее лицо и знал, что ему есть за что зацепиться. — Туда не просто добраться! Я могу показать путь! Я нужен тебе! Я помогу! Я все исправлю! Это была не моя вина, это Ринга. Он сказал, что убьет меня! У меня не было выбора! Я тебе нужен! — Он болтал, рыдал, умолял, но не чувствовал стыда, потому что когда нет выбора, благоразумный человек умоляет, как ублюдок.
— Что за дела, — пробормотал старик, скривив губы в презрении.
Девчонка вернулась из клетки с веревкой, которой была связана.
— Лучше сохранять все возможности открытыми.
— Берем его с собой?
Она присела на корточки и улыбнулась Кантлиссу кровавой улыбкой.
— Мы всегда можем убить его позже.
Абрам Маджуд был глубоко озабочен. Не насчет результата, поскольку он больше не выглядел сомнительным. Насчет того, что будет после.
С каждым обменом ударами Голден выглядел слабее. Его лицо, насколько можно было судить сквозь кровь и опухоли, было маской страха. Улыбка Ламба, по ужасному контрасту, ширилась с каждым ударом, нанесенным или полученным. Она стала безумной ухмылкой алкаша, сумасшедшего, демона; не осталось ни следа человека, с которым Маджуд смеялся на равнинах; выражение столь чудовищное, что зрители на переднем ряду карабкались назад на скамейки позади, стоило только Ламбу отшатнуться ближе.
Публика становилась такой же уродливой, как представление. Маджуд ужаснулся, представив общую сумму ставок, и он уже видел драки, прорывающиеся среди посетителей. Чувство коллективного безумия
