налоги и подорожает ли выпивка на Миллениум (смеется). Возьмите Элвиса. Вы думаете, если б он знал свое будущее, это что-нибудь изменило бы? Скажите парню на говновозе, который колесит между штатами, что он станет звездой рок-н-ролла и закончит свою жизнь, захлебнувшись в ванне от бабок и одиночества, это что-нибудь бы изменило? Черта с два. Парень пел от бога, на остальное плевать. У каждого свой путь. И это был его выбор, скажу я вам. Актер может пробиться в конгресс и наломать такого, что хоть плачь. Но дайте парню на говновозе микрофон, и он перевернет мир. Так-то.
— Джарвис, что скажете?
— Вы слышали его, ребята. Только блюз, мэм. Только, блюз.
Ревущий на крыше здания ветер хлестко бил по ушам, заглушая все прочие звуки. От этого панорама города, расстилавшегося внизу, казалась изображением на широкоформатном экране, у которого отключили звук. Золоченные солнцем облака стремительно неслись к линии горизонта, гонимые нескончаемыми потоками воздуха, завывавшими подобно стае волков. Сигарообразное тело приближающегося лайнера казалось игрушечно-нереальным, будто вписанным в обстановку безмятежного городского пейзажа. От внезапно расступившейся под ногами пустоты лихорадочно закружилась голова. Глотнув ртом ледяного воздуха, Кейт раскинула руки, чтобы удержать равновесие. К скачкам и сопровождающей их резкой смене обстановки каждый раз было трудно привыкнуть. Каждый раз нужно было принимать мгновенное решение, вне зависимости от того, в какой ситуации приходилось оказываться. Эти крохотные мгновения, отсчеты неумолимо сокращающегося времени могли стоить жизни. И каждый раз каждый такой миг мог стать последним.
Кейт смотрела, как в нескольких десятках метров под ней громадная туша лайнера входит в здание, будто в замедленной съемке. Вот в стене исчезает кабина, часть корпуса до крыльев, от которых по стеклянному полотну разбегается ударная волна такой силы, что видны колебания воздуха. С натужным стоном рвались перекрытия, выплевывая наружу стеклянную крошку, неприхотливую офисную начинку и подпаленные бумажные листы, которые кружились в воздухе, словно перья из выпотрошенной подушки. Снизу поднялась волна жара, пахнущего гарью и авиационным топливом, и Кейт отступила, чтобы не попасть под лизнувший бок башни столб ядовито-красного пламени.
Густой, всепоглощающий морок, состоящий из дыма, пепла и омерзительного смрада, неотвратимо надвигался, стелющимся рокочущим саваном обволакивая все вокруг. Мельтешащие пятнышки пепла, как кусочки фольги во встряхнутом ребенком сувенирном шаре-игрушке, кружились, парили… Словно вырванные из тел души, упрямо стремившиеся обратно к земле. Буравящим штопором летели обжаренные пламенем фотоснимки, с которых, проживая последние секунды, улыбались застывшие, бугрящиеся пузырями лица незнакомых людей. Опадали листы бумаги, кружились документы и отчеты, которые больше никто и никогда не прочтет.
Невиданный, зловеще рокочущий Молох надвигался. Плотные клубы дыма, словно щупальца гигантского спрута, неторопливо закручивались и формировались, подобно пропитанной чернилами вате, пожирая все вокруг.
К чудовищной какофонии звуков добавился взрыв, и вниз полетело оторванное крыло с взорвавшимся двигателем, которое наискосок процарапало стеклянный фасад и, еще раз перевернувшись, упало в канал, стукнувшись о край моста, на котором столкнулись несколько автомобилей. Каждой клеточкой тела ощущая, как под ней судорожными спазмами содрогается небоскреб, Кейт находилась на грани между реальностью и обмороком, кончиком сознания представляя, сколько сейчас погибает людей. По вине ее и ее коллег. Ее ли? Неужели этого нельзя было предотвратить? Площадка под ней содрогнулась, и Кейт открыла глаза…
Как всегда, первым на углу Шестнадцатой и улицы Прачек проснулся старый Бо. Хриплые трели гармоники привычно разносились по пустынной улице, знаменуя собой заведенный распорядок, негласно продолжающийся изо дня в день вот уже на протяжении многих лет. Впервые за несколько промозглых пасмурных дней между туч выглянуло солнышко, и одинокий бродяга, подставив обветренное лицо его первым лучам, с энтузиазмом сочинял новую песню.
В это утро привычная музыка не разбудила Кейт. Тяжелая, наполненная удушливыми кошмарами наяву ночь, которую она проворочалась на мокрых от пота простынях, начала отступать. Кейт, жаждавшая услышать привычные мелодии в надежде, что они отвлекут, переключат ее с лихорадящих мыслей, откинула одеяло, тупо смотря в потолок. Но музыка не спасала, да она и сама понимала, что не поможет.
Есть проверенный способ воссоздать в памяти только что казавшийся таким достоверным сон, который в момент пробуждения зачастую тут же разваливается, как хрупкий карточный домик, оставляя в голове непонятную пустоту, — ухватившись за определенную деталь, осторожно, словно подтягивая за ниточку, вытащить из недр сознания события, пережитые мгновение назад. С той разницей, что кошмар, охвативший Кейт, не был сном.
Несмотря на чудовищную усталость, Кейт не смогла заснуть, проплакав всю ночь. Они провалились. Она провалилась. Сколько же в одночасье лишилось жизни ни в чем не повинных людей. Для чего?
И вся вина за этот кошмар, в одночасье ставший явью, полностью лежит на ней. В сотый раз за ночь она стиснула зубы, вцепившись ими в мокрую от слез подушку, в бессильной злобе коря себя за то, что «прыгнула» с самолета, воспользовавшись перстнем. Ей нужно было остаться и попытаться спасти самолет, постараться изменить курс, а если не получилось бы, умереть вместе с пассажирами, которых не смогла спасти. В тот момент она не знала, что мистер Браун слишком рано активировал свой перстень и материализовался не внутри салона самолета, а снаружи. Ему чудом удалось выжить, использовав второй перстень. Но для Кейт это обстоятельство ничего не меняет. Это был ее долг. Ведь она давала присягу служить и защищать, а вместо этого трусливо сбежала, поддавшись эмоциям и азарту преследования. Одна жизнь в обмен на триста — неравная сделка. Теперь кричащие демоны, мятущиеся в ее сердце и терзающие душу, только начали набирать силу и не отпустят ее до конца дней, она знала это. Но даже под могильной плитой ей не обрести покоя, она знала это, хоть никогда по-серьезному и не верила в бога. Люди, которые вспоминали о добрых и справедливых силах только в моменты неприятностей и нужды, вызывали у нее лишь улыбку. С раннего детства Кейт привыкла полагаться только на себя.
Так что придется терпеть. Стиснуть зубы и терпеть во что бы то ни стало, покорно ожидая шанса, который позволит не исправить, а хотя бы искупить. По щекам Кейт, вновь щекоча кожу, побежали соленые ручейки.
Неправильно, но заслуженно. Как чудовищно несправедливо. Она не была к этому готова. Кейт всхлипнула, сглотнув подступивший к горлу комок, и перевернулась на бок. Как ей сейчас не хватало присутствия родителей. Как же она успела по ним соскучиться. Сев на кровати, она вытерла заплаканное лицо и нашарила ногами тапки. Самобичеванием никого и ничто не вернуть, оставалось смириться с тем, что произошло, и постараться не сломаться под весом чудовищной ноши из ответственности, которая в одночасье на нее навалилась.
Взяв с тумбочки пластиковую баночку с таблетками, Кейт привычным движением большого пальца сковырнула с нее крышку и высыпала на ладонь красную пилюлю. Надежный билет в мир успокаивающих грез. Плеснув в стакан минералки из бутылки, которую достала из холодильника, она на мгновение снова прислушалась к своим чувствам.
— Ну, глупышка. Жизнь дала подзатыльник, — сунув таблетку в рот, Кейт запрокинула голову, в один глоток осушая стакан.
Начав умываться, она остановилась на полпути и, сплюнув в раковину пахучую мятную пену, от которой саднило десны, подняла взгляд на свое отражение в зеркальных дверцах туалетного шкафчика. Поборовшись, встретилась с отражением собственных глаз. Все таких же зеленых и наполнявшихся искорками, когда она чему-нибудь улыбалась, но теперь будто подернутых саваном смерти. Как надетое на булавку тельце пестрой бабочки, такой свежей и яркой снаружи, но давно высохшей внутри. Как она теперь
