С тех самых времен я считал 'Побуждение ученика пройти сквозь препятствия дзэн' своим наставником. Я возобновил свои упражнения и без жалости к себе выполнял их днем и ночью. Читая 'Три учения буддийских патриархов' (51), я натолкнулся на одну фразу и тут же радостно вскочил с места. Монах, посвятивший себя изучению Великой колесницы, сравнивался там с бревном, плывущим по реке: не приставая ни к одному, ни к другому берегу, оно в конце концов доплывает до океана.
Весной же, по настоянию монаха, брата моего по Дхарме, я отправился в Фукуяма и присоединился к монахам храма Тэнсёдзи. Поскольку мои упражнения были тяжелыми и принудительными, я удалился в черную, словно деготь, пещеру, ведь если я шел куда-нибудь или даже тогда, когда был занят чем-либо, я был не в состоянии обращать внимание на что-либо, кроме упражнений (52). Пришла осень, и я отправился назад вместе с группой хорошо знакомых мне монахов.
Мы обошли берега моря в Майко и побережье Сума, видели курган поэта Хитомару и могилу Ацумори, миновали поля Мояно и леса Икута (53). Но перед лицом столь знаменитых мест мои глаза оставались слепы. Всю дорогу мне казалось, что мы вообще никуда не идем, и я один стою на дороге, а деревья, люди и дома движутся мимо меня по направлению на запад.
Прошло около двух недель, и мы вернулись домой. Моя семья, родственники и друзья собрались приветствовать меня, ведь им не терпелось услышать рассказы обо всем дурном и хорошем, что я пережил во время странствия. Однако в ответ на расспросы они не услышали ничего, кроме какого-то неприветливого неразборчивого хмыканья: 'Гм... гм...', и были поражены. Они обвиняли меня в том, что я сильно изменился и стал вообще странным типом.
Однако все мое поведение в то время полностью находилось в соответствии с известными рассказами о том, что пришлось испытать в течение многих столетий другим преданным дзэн ученикам. Например, известно, что наставник страны Кандзан двадцать раз путешествовал по Великому восточному тракту, пройдя его весь, но, подходя к подножию горы Фудзи, так ни разу и не взглянул на нее (54). По сей день я помню, сколь глубокое впечатление произвела на меня эта история, когда я услышал ее в первый раз. Я преисполнился восхищения наставником Кадзаном, которое с годами не ослабло.
Спустя некоторое время я достиг того места 'Побуждения ученика пройти сквозь препятствия дзэн', в котором повествуется о вечно плачущем бодхисаттве. Он услыхал голос, который обращался к нему невесть откуда, говоря, чтобы он в одиноком своем пути не смотрел ни направо, ни налево, не глядел ни вниз, ни вверх, ни в других четырех направлениях. Я уверовал в эти слова (55) и стал относиться к ним как к коану. Возможно, в них причина того, отчего я стал так глупо выглядеть с точки зрения окружающих.
Приблизительно в то же самое время до меня дошли известия о том, что в провинции Этиго проживает монах, который получил печать Дхармы от наставника линии Обаку Эгоку Домё (56). В храме Эйгандзи в той же провинции вскоре должны были состоятся лекции по трактату 'Око людей и богов', и это было весьма кстати, так что с наступлением весны я в сопровождении трех монахов отправился в город Такада. Сразу по прибытии я принялся за поиски монаха, о котором столько слышал. Вступив с ним в длительный диспут, я смог в подробностях выяснить, насколько глубоко его понимание дзэн, и я понял, что он далек от приписываемого ему просветления.
Я был разочарован. Дав обет семь дней провести в упражнениях, не обращая внимания ни на что другое, я скрылся в глубине святилища, посвященного местному божеству провинции. Даже сопровождавшие меня монахи не знали где я и чем занят. Поиски оказались бесполезны, и все решили, что я в тайне покинул храм и отправился восвояси.
Была уже седьмая и последняя ночь упражнений. Около полуночи моего слуха коснулся удар колокола далекого храма. Внезапно тело и сознание полностью меня покинули. Из самой глубокой скверны я восстал совершенно чистым. Я был вне себя от радости, и сама глубина моих легких издала громкий крик: 'Древний Янь-тоу жив и здоров!' (57)
Мои крики вызвали из келий монахов, с которыми я путешествовал. Взявшись за руки, они разделили со мной величайшее счастье этого мига. Однако вскоре я стал необычайно гордым и заносчивым. Всякий, кто бы ни встретился, казался мне не более, чем комком грязи.
Принять участие в обсуждении лекций явилось пять сотен монахов. Поскольку обычный монашеский зал был слишком мал, в качестве дополнительного пристанища был испрошен и приспособлен главный зал соседнего храма школы Сото. В главе тридцати человек, которых отправили из основного храма для того, чтобы занять этот зал, был поставлен я в качестве главного монаха. В числе моих подопечных было семь или восемь моих знакомых. Одним из них был монах по имени Дан Дзэн-нин (впоследствии он стал известен как Кёсуй-осё, священнослужитель в храме Риндзайдзи). Он был моим помощником (58). Однажды в величайшем волнении и спешке он прибежал из основного храма. Он говорил, что 'новый, необычнейший монах прибыл к нам. Ростом он более шести локтей и смотрит угрожающе. Он расположился прямо у входа в храм, а в руке держит огромную дубину. Он стоит прямо и неподвижно, словно огромное иссохшее дерево. Он кричит и просит разрешения остаться, а голос его груб и отдает произношением области Бандо (59). Он совершенно не похож на монаха, уверяю вас. Не думаю, что было бы разумным позволить ему остаться с нами'. Выражение нескрываемого неудовольствия появилось тогда на лицах остальных монахов.
Вскоре Дан прибежал опять. 'Они обсудили этот вопрос в главном храме, - рассказывал он второпях, - и решили отослать его к нам. Они считают, что здесь помойка, место для тех, кто их не устраивает или может принести несчастье' (60).
Я приструнил Дана: 'Перестань бегать туда-сюда и не уподобляйся слухам, которые сам разносишь по всей округе. Ты отвлекаешь своих товарищей от упражнений. Отчего бы тебе не перечитать 'Око людей и богов' и не подготовиться к лекции?'
Но тут в нашем пристанище показался Тё Ёдза, старший монах из главного храма (тот самый, ради которого я прибыл в провинцию Этиго), и привел с собою новичка. Знакомство происходило в обстановке необычайной серьезности и участия: 'Вот новый монах, прибывший из провинции Синано. Он останется здесь вместе с вами. Мы поместили его в самый конец списка монахов. Мы полагаем, вы будете столь любезны, что будете к нему внимательны, а также назначите ему какую-нибудь работу - мытье полов или уборку'.
Я отвечал: 'Не понимаю, почему вы привели его к нам. Среди нас есть семь или восемь монахов, весьма искусных в том, чтобы мешать другим заниматься в зале для упражнений. И вообще, это строение нам не принадлежит: мы сняли его у храма Сото. Не кажется ли вам, что разумнее было бы отослать сюда более серьезно настроенного монаха? При вас этот человек выглядит вполне отесанным, однако когда он поймет, на что похожи остальные, здесь начнется сущий ад. Он не настоящий монах, он принесет несчастье'.
Старший монах ответствовал: 'Мы рассчитывали на то, что вы справитесь с ним, и поэтому отослали его сюда'.
'В таком случае, - сказал я, - мы обязаны подчиниться вашему решению. Однако как только он станет вести себя неподобающим образом, он вернется обратно. Вы согласны?'
Старший монах дал понять, что согласен с поставленными мною условиями. Разрешив этот вопрос, он отправился обратно в храм.
Состоявшееся на следующий день открытие лекций прошло без особых происшествий. Старший наставник обошел монашеский зал и поприветствовал собравшихся. Затем Тё Ёдза явился из главного храма и засвидетельствовал свое почтение. Он взял лежавший на полу экземпляр 'Ока людей и богов', полистал его и, указав нам несколько мест, обратился к окружавшим его монахам с вопросами.
'Каково твое толкование этого параграфа', - спрашивал он одного. - 'А вот этот? Как ты его объяснишь?' - обращался он к другому. Закончив свою проверку, он удалился, после чего новичок спросил меня: 'Это и есть старший монах?'
'Какое тебе дело?' - спросил я.
'Мне кажется, что все, что он сказал, показывает, сколь глубоко его понимание, - ответил тот. - Однако толкование одного места очевидно не было правдоподобным'.
Тогда я заставил его самому высказаться по поводу некоторых мест трактата, и он объяснил их одно за другим. Его толкования были ясными и весьма обстоятельными.
В единый миг все присутствующие в зале отказались от своих заключений относительно этого монаха (впоследствии выяснилось, что его имя Каку и что он является учеником наставника по имени Сёдзу (61).
