Монахи затихли и сидели, объятые страхом. Те из них, которые раньше слонялись по залу и не стеснялись высказывать свое собственное мнение и выносить суждения, казалось, были теперь подавлены внезапным приливом робости. После всего произошедшего я редко видел их лица.
Для меня же это было подобно дождю после затяжной засухи. Мне казалось, что я встретил старого верного друга из родной деревни. Все оставшееся время мы провели в разговорах и спорах о Дхарме, и я не мог желать большего счастья. Вечер последней лекции настал невероятно быстро, и нам пора было покидать храм. Тогда я пригласил Каку к себе, чтобы отдельно расспросить об его учителе.
'Это - старый отшельник по имени Этан Дзосу. Он обитает в обители Сёдзуан в Иияма (62)', - рассказал Каку.
В душе своей я воспылал желанием отправиться в Иияма и засвидетельствовать свое почтение старому наставнику.
'Я надеялся, что ты предложишь это, - отвечал Каку, когда я спросил его, что он думает о моем желании. - Если ты отправишься туда, я пойду с тобой'.
И на следующий день, дождавшись удара колокола, возвещавшего закрытие лекций, мы незаметно проскользнули через ворота храма. Мы преодолели перевал на горе Томикура и оттуда направились прямо к Иияма.
Сёдзу-родзин
Когда мы прибыли в обитель Сёдзуан, я получил разрешение и был принят в качестве ученика, и мои пожитки также остались в ее стенах.
Однажды во время 'личной беседы' [докусан], когда все мое внимание было обращено к наставнику, он сказал мне: 'Обязательство изучать дзэн должно быть подлинным. Как ты понимаешь коан о собаке и природе Будды?'(63) 'Я не знаю, куда здесь деть руки и ноги', - отвечал я. Наставник внезапно подался вперед и схватил меня за нос. Резко дернув, он воскликнул: 'Вот куда их деть!' Я не мог тогда сдвинуться с места ни взад, ни вперед. Я не смог бы даже издать ни единого звука.
Эта короткая стычка привела меня в печальное состояние духа. Я был совершенно расстроен и подавлен. Несчастный, я сидел на месте, и слезы без остановки текли из моих покрасневших глаз по пылающим щекам.
Наставник пожалел меня и указал несколько коанов, над которыми мне следовало работать:
Башня памяти Су-шаня, Водный буйвол проходит через окно, Смерть Нань-цзюаня, Цветущий куст Нань-цзюаня, Конопляный халат Цзин-чжоу, Сухая палочка для дерьма Юнь-мэня (64).
'Можно справедливо назвать приемником Будды и патриархов всякого, кто одолеет хотя бы один из этих коанов', - так он сказал.
Я почувствовал поднимающийся прилив душевных сил, укреплявший во мне решимость. Днями и ночами я пытался раскусить коаны. Я атаковал их спереди. Я грыз их с боков. Однако передо мной не вставало даже тени понимания. Опечаленный и подавленный, я рыдал в полный голос: 'Взываю к царям мрака десяти сторон света и ко всем другим повелителям сонма небесных демонов! Приходите без промедления и лишите меня жизни, если по прошествии семи дней я не найду путь сквозь хотя бы один из коанов!'
Я воскурил благовония, совершил поклоны и вновь обратился к практике. Я не прерывался ни на одну минуту, я не спал. Ко мне пришел наставник, но он выказал полное пренебрежение. 'Ты только мучаешь дзэн в своей пещере!' - пробурчал он.
Затем он продолжал: 'Ты можешь убираться прямо сегодня и перелопатить весь мир в поисках такого учителя, кто смог бы оживить надежду на то, что будет преодолена 'закрытая преграда' дзэн. Но тебе будет легче отыскать звезды на полуденном небе' (65).
Но я подвергнул его слова сомнению. 'В конце концов, - рассуждал я, - в стране полно великих монастырей, в которых множество знаменитых мастеров. Они многочисленны, как семена у кунжута или льна. Этот человек всего лишь старик из убогой ветхой богадельни при храме: как нелепо, что им так гордятся! Действительно, лучше уйти отсюда и отправиться в иные места'.
Ранним утром следующего дня я, все еще находясь в подавленном состоянии, взял свою чашу для подаяния и отправился в деревню около замка Иияма.
В то время я полностью растворился в своих коанах, не оставлял их ни на один момент. С чашей для подаяния в руках я расположился напротив ворот дома, застыв в каком-то трансе. Из дома послышался крик: 'Убирайся отсюда! Ступай своей дорогой!' Однако я был настолько поглощен коанами, что не обратил внимания на этот крик. Это, очевидно, разозлило хозяйку, и она вскоре появилась передо мной, размахивая метлой. Она подбежала, обрушила метлу на мою голову и принялась бешено молотить по ней, как если бы намеревалась вытрясти мне мозги. Моя шляпа из осоки превратилась в лохмотья. Я был опрокинут и упал на землю, полностью лишившись сознания. Я остался лежать, будто мертвец (66).
На улицу вышли соседи, встревоженные происшедшим. С участливым выражением на лице они восклицали: 'Посмотрите, что наделала эта старая карга!' и тут же вновь исчезали, запирая за собою двери. Все успокоилось, наступила тишина - повсюду ни единого движения или признака жизни. Какие-то люди, случайно проходившие мимо, удивленно приблизились ко мне. Они подхватили меня и попытались поднять.
'Что случилось? В чем дело?' - спрашивали они.
Как только я пришел в себя и открыл глаза, я вдруг обнаружил, что неразрешимые, неприступные коаны, над которыми я работал, все эти ядовитые цепкие когти, мною пройдены. Пройдены до самых их корней. Они попросту перестали существовать. Я захлопал в ладоши и закричал от радости, испугав людей, которые обступили меня, помогая подниматься с земли.
Раздались крики 'Да он сошел с ума! Безумный монах!', и люди в страхе отшатнулись. Они отвернулись от меня и не оглядываясь поспешили прочь.
Я поднялся, расправил одежду и возложил на голову остатки своей шляпы. Блаженно улыбаясь и торжествуя, я сдвинулся с места и медленно побрел обратно в Нарасава, в Сёдзу-ан (67).
Вскоре я заметил старика. Он поманил меня к себе и обратился ко мне: 'О достопочтенный, не вышибла ли эта женщина из тебя дух?' Я едва улыбнулся и не издал в ответ ни звука. Старик предложил мне для еды целую чашу риса и после отпустил меня.
С улыбкой на лице я подошел к воротам обители Сёдзу-ан. На террасе возвышался наставник. Окинув меня взглядом, он сказал: 'С тобой произошло нечто необычайное. Постарайся рассказать'.
Я поднялся к тому месту, где он стоял, и начал довольно подробное повествование об испытанном мной просветлении. Тогда наставник взял свой веер и хлопнул меня им по спине.
'Я искренне надеюсь, что ты доживешь до моих лет, - воскликнул он. - Но ты должен твердо решить никогда впредь не довольствоваться такими пустяками. Теперь все твои усилия должны быть обращены к упражнениям после сатори. Те, кто удовлетворяются малыми достижениями, никогда не продвигаются далее шраваков. Всякий, кому не ведома практика, приходящая после сатори, с неизбежностью кончит тем же, что и жалкие архаты Малой колесницы. Ведь их заслуги ничтожны настолько, что я пожелал бы тебе переродиться в облезлом гноящемся теле старого лиса, нежели стать когда-либо священнослужителем первой колесницы' (68).
Под упражнениями после сатори он разумел следующее: за первым сатори двигаться дальше, посвятить себя непрерывной практике и не останавливаться даже тогда, когда она принесет свои плоды. Продвигаясь по этому пути можно достичь последнего, самого трудного препятствия (69).
Единственное, что требуется, это 'постоянно и неотступно посвящать всего себя скрытой практике, добросовестному старанию, ведь это есть сущность внутри сущности' (70). Толпы последователей дзэн 'не-рожденности', которые сидят подобно иссохшим пням и 'в тишине озаряют' сами себя, гораздо хуже, чем презренные покрытые язвами старые лисы.
Однажды кто-то спросил: 'Что есть скрытая практика и добросовестное старание?'
Это вовсе не значит, что следует укрываться в горах или сидеть, подобно деревянному истукану, на скале под деревом 'в тишине озаряя' самого себя. Но это значит быть полностью погруженным в упражнения - всегда, во всех ежедневных своих делах, стоя, сидя или лежа. Поэтому и говорится, что практика, сосредоточенная в деятельности, в сотню, тысячу и даже миллион раз выше практики, которая
