счастье, что великому предсказателю-божеству в Касуга в нескольких выражениях столь удивительным образом удалось превзойти все сутры и комментарии. Для меня нет большей радости.
И теперь, не обращая внимания на то, какие неумелые движения совершает моя кисть, я постараюсь записать самое главное из истории Гэдацу-сёнина. Возможно, это послужит маленьким добавлением к Дхарме, возникающей от сознания просветления.
Много лет назад Мёе-сёнин, уединившись от мира, пребывал в Тоганоо, а Гэдацу-сёнин оставался в его храме на горе Касаги (80). В те времена оба наведывались в святилище Касуга для того, чтобы время от времени совершать службы перед божеством. Когда однажды туда пришел Мёе, само божество открыло двери внутреннего святилища и пригласило его на чистый, духовный диспут, касавшийся всех буддийских сутр и комментариев.
Когда же в святилище появился Гэдацу, дверь перед ним тоже была открыта, однако божество сидело к нему спиной и не пригласило его на диспут. Гэдацу был расстроен и сбит с толку. Он спрашивал себя: 'Неужели мое ученичество или моя практика отличается от Мёе? Почему его ты удостаиваешь разговора в любое время, когда бы он ни пришел, но поворачиваешься спиной ко мне? Что это значит? Не противоречит ли обету, некогда данному тобой - распространять свое благословение повсюду и спасать все существа?'
Тогда божество обратилось к Гэдацу. Громкий, благородный голос божественного величия ответствовал: 'Ты способен созерцать только мою спину вследствие величины твоих достижений в учении. Тебе не хватает сознания просветления, и это постоянно расстраивает меня'. После этого оно вознеслось обратно на небеса.
Погрустневший и унылый Гэдацу поднялся и покинул святилище. Вернувшись в свою келью в Касаги, он начал читать и, держа перед собою лампу, продолжал до самой глубокой ночи, когда все уже покинули святилище. Он остался один, окруженный совершенной тишиной. Внезапно тишину нарушили громкие звуки - что-то двигалось за стенами кельи. Призывая всю свою отвагу и еле ступая от страха, Гэдацу приблизился к окну. Он проделал пальцем небольшое отверстие в бумаге и пристально уставился в темноту.
Ужасное видение, призраки с головами коров и лошадиными мордами, беспорядочно метались, без разбору в диком исступлении и возбуждении нанося удары друг другу, наскакивая и хватая друг друга. Видение напоминало муки и страдания мира борющихся демонов.
Гэдацу не мог остановить непрерывную дрожь всего своего тела, холодный пот прошиб его вдоль позвоночника, его волосы встали дыбом. Вдруг он заметил, что неподалеку от него в торжественном трансе пребывал монах-старец. Гэдацу обратился к нему и дрожащими губами проговорил: 'Кто эти ужасные создания?'
Монах отвечал: 'Кто эти развращенные звероподобные существа? О! Будь уверен, все это ни чем хорошим не кончится. Даже говорить о них - серьезное преступление. Однако, коль скоро ты спросил, ничего уж не поделаешь. Я расскажу тебе о них.
Прежде эти существа были мудрыми и знаменитыми брахманами, жившими во времена нынешнего Будды. Однако, поскольку они не обладали сознанием просветления, они сбились с благого пути. И так как хорошо известно, кто они такие, с моей стороны было бы неправильно рассказывать об этом подробнее.
Человек может практиковаться необычайно упорно, неутомимо, и продолжать практиковаться в будущем до тех пор, пока на землю не придет Будда Майтрейя. Он способен достичь великого просветления, собрав обширный запас знаний и мудрости, превзойдя в этом бессчетные миллионы других искателей Дхармы. Однако же, несмотря на все, он никогда не приблизится к познанию того, что есть практика после сатори, если он не встретит учителя с незамутненным сознанием. Сознание же просветления будет открыто ему в еще меньшей степени.
Эти демоны всегда рядом. Днем и ночью они ждут благоприятного случая, первой представившейся возможности. Они намереваются увести тебя с собой. Однако даже для таких демонов будет не просто сделать тебя одним из них, поскольку в прошлом в тебе время от времени вспыхивали искры расположения и сострадания, когда ты предлагал свое руководство в делах учения молодым послушникам. Я надеюсь, что не будет слишком поздно, когда ты поймешь, что они так или иначе приносят тебе вред.
'Откуда ты, о благой наставник? - спросил Гэдацу. - Я не видел тебя здесь раньше'.
'Я обитаю неподалеку отсюда, - отвечал тот, - близ полей Касуга. Я пришел сюда исключительно ради тебя. Однако мне совсем нежелательно оставаться здесь слишком долго. С приходом зари перестанет быть подобающим, если я останусь говорить с тобой подобным образом. Поэтому я сейчас же прощаюсь с тобой'.
Сказав так, он взошел на белое облако и улетел в сторону Касуга, оставив Гэдацу испытывать безграничное чувство благодарности.
В те же времена в Иияма объявились некоторые из монахов, компанию которых я покинул на пути обратно к Эйгандзи. Они хотели, чтобы я вернулся с ними домой в Сёиндзи. Они говорили, что если я откажусь, то они останутся со мною. Я обдумывал, что предпринять, и не мог прийти к решению, и в это время из дома приходит письмо, в котором сообщается, что Нёка-роси заболел и прикован к постели. Я был весьма огорчен и расстроен этой новостью и решил не откладывать свой отъезд домой. Трое монахов, ожидавших моего решения, были очень обрадованы, узнав, что я возвращаюсь, и с нетерпением принялись готовить вещи к предстоящему путешествию.
Проводить нас пришло трое или четверо мирян, - люди, с которыми я поддерживал тесные дружеские отношения все то время, которое мы уделяли совместной практике. Вместе с ними пришел и сам Сёдзу- роси. Они следовали за нами пару миль, пока мы не достигли подножья высоких гор. Здесь тропа начинала карабкаться вверх, становясь все круче и каменистее, так что почтенный роси не смог идти дальше.
Мы обменялись ободряющими словами и уже собрались идти, как вдруг наставник схватил меня за руки и тихим голосом сказал мне такие трогательные слова: 'Если ты будешь продолжать практику и у тебя будут ученики, подобные тебе, то ты в полной мере возместишь свой долг перед Буддами и патриархами. Хотя ты и покидаешь эти места, отправляясь ухаживать за больным своим учителем, ты не должен прекращать стараний и быть удовлетворенным скромными достижениями. Теперь тебе следует сосредоточиться с усердием над работой после сатори. Отбрось все, все связи со скверной этого мира, каким бы значительным это не казалось. Поклянись никогда не обращать на это ни малейшего внимания. Возвращайся и вновь навести мою обитель, если у тебя когда-нибудь появится такая возможность'.
Он закончил и ушел, и я надолго застыл в поклоне, касаясь головою земли. Мои глаза наполнились слезами, когда я начал взбираться по петляющей горной тропе, уводящей меня прочь от этого человека.
Послесловие
Достигнуто окончание первого раздела. Однако многое еще заставит вспомнить о себе. Следует записать еще несколько стихотворений. Слова сами будут приходить ко мне, я же стану просто бросать их на бумагу и сразу же забывать о них.
Зимой в тринадцатый день двенадцатого месяца второго года Мэйва [1765 г.] (81), в день уборки дома перед праздниками Нового года, обстоятельства сложились так, что я записал эти бесконечно длинные, неуклюжие строки. Затем перед моими глазами ясно предстали три раздела вместо одного, и в тот же день я продолжил свои занятия. В двадцать пятый день того же месяца я отложил перо и погрузился в праздничные хлопоты. Прошло немногим более тринадцати дней, и вот теперь я от скуки записываю эти строки. Первая книга в рукописи теперь занимает семьдесят две страницы, вторая достигает шестьдесят одной, а третья - пятьдесят. Всего получается сто семьдесят девять листов, более двух с половиной тысяч стихов, восемнадцать тысяч иероглифов. Но все они не более, чем жалкая подделка под искусство каллиграфа. Тем не менее они являются приношением Дхарме и способны пробудить сознание просветления. Ведь говорится же, что и благородный муж, сказав тысячу слов, может ошибиться, а низкий человек в той же тысяче может высказать одно слово истины (82). Я записал уже восемнадцать тысяч! О, есть ли среди них хоть одно верное слово?
