Он был моим другом. Я появилась в Голливуде всего через несколько лет после него. Он же приехал в 1929 году. И взял меня сниматься в «Билле о разводе»: в роли Сидни, дочери Бэрримора.
Сразу после этой картины он купил дом — скромный одноэтажный особняк на Корделл-драйв, среди холмов над Сансетом. Джордж преуспевал, и площадь его усадьбы мало-помалу увеличивалась. Расширялась, расширялась… И достигла нескольких акров. Потом наступил черед расширяться и дому.
Он стоял на склоне холма. То есть стоял-то на ровном месте, а холм круто поднимался с тыльной стороны дома. Ровный участок постепенно расширялся в южном направлении. Со временем он превратился в большой сад. Мисс Йак сажала деревья, траву, цветы.
Длинный бассейн. Широкая аллея до оригинальной сторожки с мраморными колоннами. Рядом с бассейном на пятачке находился очаг, окруженный зарослями винограда. В солнечные дни мы там обедали. И все это было огорожено высокой кирпичной стеной, которая тянулась вдоль Корделл-драйв.
На террасе пониже — домик садовника и грейпфрутовое дерево. Позже на этой площадке построили три маленьких домика — в одном из них жил Спенс.
В то время дом Джорджа состоял, собственно, только из комнаты, служившей одновременно кухней и столовой, гостиной, а также двух спален и ванной. Потом дом стал увеличиваться. И неудивительно! — фильмы «Сколько стоит Голливуд?» (первоначальное название — «Звезда родилась») с Констанс Беннет и Лоуэллом Шерманом, «Обед в восемь часов», «Маленькие женщины», «Дэвид Копперфильд» и другие.
Гостиную расширили в южную сторону, окно с глубокой нишей выходило на великолепную террасу, ныне расположенную этажом выше уровня сада. Парадный вход вел мимо кирпичной стены вверх по лестнице на террасу, которая, в сущности, была главным этажом. Это помещение было вполне традиционным, вполне стандартным. Я помню, как из Уайтло-Рейд-Касл привезли три красивых стула. Над камином висела очаровательная работа Ренуара — «Дама с зонтиком». Слева — пейзаж Гранта Вуда. Я увидела его в нью-йоркской галерее Уокер. Джорджу пейзаж очень нравился, и он приобрел его. В этой комнате мы пили чай в официальных случаях.
В прежней столовой убрали крышу, и она стала выше почти на три метра. Там было темновато, и потому казалось, что потолка вообще нет. Освещалась она только свечами. Почти потемки. Все мы там восхитительно смотрелись. Фарфор, серебро, стекло (то есть хрусталь) — сплошной блеск, изыск, восторг. Сам Джордж подбирал эти вещи, когда только ему предоставлялась возможность, а подчас и не имея оной. Он обожал все свои ценности: они были воплощением его мечты. Детской мечты — той самой, что сбывается только раз. Она сбылась: принц — принцесса. Я — верхом на безумно красивом белом жеребце.
Цветы в центре стола всегда были несколько высоки. Я пробиралась в комнату до начала обеда и подрезала их (если удавалось), чтобы можно было видеть друг друга. Обычно я сидела на левом конце стола. Именно там завязалась наша дружба с Ирен Селзник. Она, как и я, была одной из протеже Джорджа. Еда была замечательная, компания — лучше не надо. В очередной раз, когда я там обедала, на десерт подали роскошный — в семьдесят свечей — торт. Джуди Гарленд спокойно встала и своим, только ей одной присущим, необыкновенно порывистым и проникновенным голосом запела:
В тот день исполнилось семьдесят лет Этель Бэрримор. Мы все расчувствовались и плакали от радости и просто так — от всего-всего. Вечер был романтический. И все сияло. И эта атмосфера, когда ты вместе с Селзником, Брайсом, Джуди, Спенсом, Пеком, Уолполом, Моэмом.
Когда я впервые пришла к Джорджу, на десерт подали творожный пирог. Пирог, на мой вкус, был отвратительный, но, разумеется, я съела свою долю. Глотать — глотать — не дышать — глотать. «О, Кейт, тебе понравилось! Замечательно! Пожалуйста, Миртл, подайте мисс Хепберн еще кусочек!» — «О, нет-нет!» Настояли, и я съела. А потом так продолжалось несколько лет. Да, многие годы, когда бы я ни приходила на обед: «Сегодня на десерт твое любимое блюдо». Наконец я сказала правду.
Теперь коттеджа нет! Как содержать все это в порядке: большая кладовая, большая кухня, плита в восемь конфорок, два холодильника, прачечная, черная лестница, ведущая наверх в три роскошные жилые комнаты и ванную комнату прислуги. Одну из спален переделали под кабинет. Другую — под библиотеку. Именно там проходили наши посиделки, когда мы были совсем молодыми. Джордж устроил в ней камин. У него было большое собрание книг. На столе — фотография Джона и Жаклин Кеннеди, с автографом, а также Моэма, Спенсера. И маленькая статуэтка — я в роли Клеопатры. О да, я там бывала. Появлялась от случая к случаю, но это было хорошо. Была членом семьи.
Но вот начались большие переделки. Дом расширяется. Что-то сооружается. Разбирают южную стену библиотеки. Делают маленький коридор. И вот мы входим в новую парадную дверь. Бросаем пальто или шляпу на круглую грибообразную кушетку в викторианском стиле, или вешаем пальто в гардероб, или пьем что-то — напротив есть совсем маленький бар.
Но если вы хотите пережить настоящее потрясение, поверните направо (на юг) и тогда окажетесь в знаменитой Овальной комнате. Обитые кожей стены, высокий потолок, отраженное освещение, разделяющее стену и потолок. Да, это Брак. Да, это Матисс. Другие — примерно пять больших полотен — картины Брака над камином, внутри же камина не огонь, а громадная глыба кристаллического кварца: подарок Джорджа Хойнингена-Хюне.
В противоположном конце — диван, встроенный в полукруглый застекленный эркер. Своеобразный огромный диван, весь в подушках, очень глубокий. Перед ним, в качестве стола, — верхняя часть коринфской колонны, на ней мраморная плита — для напитков. Вокруг коринфской колонны несколько стульев — по два или три с каждой стороны, за исключением четвертой, параллельной окну и дивану. Здесь мы кутили по великим случаям. Все сдвигалось. Диван был настолько глубок, что, если уж вы садились на него, выбраться было невозможно. Стравинский, Этель Бэрримор, Эдит Ситвелл, Голдвины, Хью Уолпол, Сомерсет Моэм, сэр Осберт Ситвелл, Граучо Маркс, Ина Клэр, Грегори Пек, Фанни Брайс, Джуди Гарленд, Наташа Палей, Ларри Оливье, Вивьен Ли, Ноэль Вильмэн… Ну вот, вы и сами знаете их: Гэр Кэнин, Рут Гордон… Все, кто был.
Помню, как однажды я очутилась на диване между Стравинским и Граучо Марксом. Я хотела поговорить со Стравинским об австралийских лирохвостах. Слышал ли он их пение?
— Замолчи, Граучо. — Ну да, он пытался слушать их… Да, был в Мельбурне, ездил в Шербрукский лес и слушал. Но…
— Замолчи, Граучо. — Он ничего не слышал. В нем самом жила, звучала музыка, которую нельзя было смешивать с внешними звуками. В нем рождалась симфония. Птицы молчали. Для меня они пели и пели. Какая утрата! Бедный Граучо, ему хотелось побеседовать, а мне хотелось слушать Стравинского, который хотел слышать птичек, а им как раз не пелось. Жизнь, жизнь!
Но продолжим обход, по-прежнему двигаясь в южном направлении. Дверь прямо — в маленький коридор, ведущий в личные комнаты Джорджа. Гостиная, балкон, спальни, белая, облицованная мрамором ванная комната, а на стенах бесконечным рядом Гарбо, Ингрид, Вивьен, Глэдис Купер, Бабушка, Дедушка, Мама, Папа (они были прекрасные люди, я хорошо их знала), Джордж в младенчестве, в отрочестве, портрет Наташи Палей работы Битона, один мой. Все это очень мило и по-домашнему.
Слева от маленького коридора ведущая вниз лестница,
Да, все это было забавно, шикарно, красиво, мило и восхитительно. Это был дворец: желтовато- коричневая кожа, полированное дерево, высокие потолки, серебро, золото и сами знаете что еще. И
