штаны». Британские потери составили двести человек убитыми и семьсот ранеными; французские, но подсчетам Нельсона, в шесть раз больше: 1700 убитых, множество утонувших либо обгоревших до смерти и полторы тысячи раненых. Три тысячи — взяты в плен. «Палуба выглядит как настоящая бойня, — сообщает капитан «Решительного» Дэвид Гулд (речь идет о захваченном им французском корабле «Завоеватель», но примерно то же и так же писали в своих донесениях или письмах другие). — Капитан умирает. Наши фок- мачта и грот-мачта повреждены. В особенно плохом состоянии, как докладывают, первая. Но пишу я с радостью. Одержана славная победа». И это чистая правда: из тринадцати французских линейных судов, участвовавших в сражении, девять были захвачены в плен, два сожжены, и только двум удалось уйти. Из четырех фрегатов один сожгли и один потопили.
Утром второго августа бледный, осунувшийся, с повязкой на лбу, Нельсон под дружные крики «ура» появился на палубе и тут же вернулся к своему донесению, начатому накануне такими словами: «Милорд, Господь всемогущий благословил оружие Его Величества большой победой над неприятельским флотом, атакованным мною на закате 1 августа в устье Нила». За вычетом Берри и смертельно раненного Уэскотта, Нельсон в докладе не упомянул никого из капитанов, ограничившись замечанием об их умелых действиях «вкупе с личной доблестью, как и доблестью всех без исключения офицеров и матросов, достойных самой высокой оценки. Будь в моих силах добавить что-либо к этой характеристике, я бы с удовольствием сделал это, но не находится слов».
Всевышнему, чьей милостью, по словам Нельсона, была одержана победа, благодарственную молитву вознесли на следующий день после сражения. «В два часа пополудни преподобный Комин отслужил обедню на квартердеке «Передового», — записывает капитан Берри. — Капитаны других судов последовали примеру адмирала (запросившего перед отплытием из Лондона у Общества по распространению христианского вероучения как можно больше экземпляров Библии и молитвенников для моряков)… Как мне показалось, торжественный акт благодарности небесам произвел чрезвычайно глубокое впечатление на некоторых пленных».
Закончив донесение, Нельсон, как всегда предусмотрительный в переписке, изготовил копию, на тот случай, если оригинал не дойдет до адресата. И в данном случае поступил правильно, ибо если капитан «Бунтующего» Томас Кейпл, благополучно добравшись до Неаполя и передав там командование судном Уильяму Хосту, столь же благополучно в конце концов прибыл в Лондон с одним из экземпляров донесения, то капитан Берри, имевший второй экземпляр, утратил его: пятидесятипушечник «Леандр» под командованием капитана Томпсона, на котором он шел, был атакован семидесятичетырехпушечником «Щедрый», одним из двух французских судов, сумевших вырваться с залива Абукир. После кровопролитного боя, где тяжело ранило и Томпсона, и Берри, «Леандр» захватили в плен и отбуксировали на Корфу, занятый французами.
Наряду с донесением в адмиралтейство Нельсон отправил письмо губернатору Бомбея, где, сообщая хорошие новости, подчеркивал — теперь, когда французский флот разбит, воды Средиземноморья вновь контролируются англичанами, а армия Буонапарте застряла в Египте, непосредственная угроза Индии миновала. Доставить письмо доверили лейтенанту Томасу Дювалю из экипажа «Рьяного», офицеру, бегло говорившему по-французски и владевшему несколькими другими иностранными языками. Его путь в Бомбей лежал через Алеппо, Басру и Персидский залив. Капитан Самарец получил приказ отвести «Орион» и, после ремонта, другие суда, вместе со всеми французскими призовыми судами, в Гибралтар. Капитана Худа на борту «Рьяного» послали в район Александрии на перехват ожидавшегося в самое ближайшее время отряда судов с продовольствием для французской армии. Сам же Нельсон некоторое время оставался на месте, откуда 11 августа писал леди Гамильтон:
«Дорогая мадам!
Кажется, скоро у меня появится возможность продемонстрировать Вашей светлости лишь остатки Горацио Нельсона, и мне остается лишь надеяться, что увечья не оттолкнут Вас, ведь они являются знаками доблести и чести. Беру на себя смелость рекомендовать Вам капитана Кейпла, направляющегося в Лондон с моим донесением в адмиралтейство. Он сын лорда Эссекса и очень славный молодой человек. Прошу Вас также не обделить своим вниманием капитана Хоста, сочетающего самые утонченные манеры с безупречным мужеством. Он мой воспитанник, и я от души люблю его. Боюсь, Вы сочтете все мои рекомендации неприличными, но Вы сами вместе с сэром Уильямом испортили меня».
В дневное время раздавался безостановочный стук молотков — плотники делали свое дело, приводя корабли в рабочее состояние. Ночами вокруг каюты Нельсона роились многообразные насекомые. Хозяин же, которому мешали заснуть постоянный кашель и повторяющиеся приступы лихорадки, глядел вдаль, где вдоль всего берега горели костры, разведенные арабами и мамлюками.
«Берег, лиги на четыре в обе стороны, усеивали обломки, — писал барон Денон, художник и археолог, сопровождавший французскую военную экспедицию, — что само по себе позволяло оценить масштаб наших потерь. Ради нескольких гвоздей или железных обручей туземцы сжигали на берегу в кострах те самые мачты, оружейные повозки, лодки и т. д., которые за такие огромные деньги производились в наших портовых городах».
Как и прежде, Нельсон в официальных донесениях избегал говорить о собственных ранениях, что лишь прибавляло ему славы (на чем и строился расчет), когда правда становилась известна. Но от гостей или корреспондентов Нельсон своих мучений скрыть не пытался. Голова «раскалывается, раскалывается, раскалывается», писал он лорду Сен-Винсену. В том же духе выдержаны письма, адресованные Фанни. Офицеры, приходившие поздравить с победой, обсудить перспективы формирования Египетского клуба или поговорить о том, кому бы заказать портрет адмирала для кают-компании, находили его в каком-то странно-лихорадочном состоянии. «У меня явно неладно с головой, — записывал он как-то вечером в дневник. — Прямо не знаю, что и делать. К завтрашнему дню надо непременно взять себя в руки».
«Сразу после отъезда Хоста, — пишет Нельсон еще в одном письме Сен-Винсену, — у меня начался очередной приступ лихорадки. Я думал, он меня доконает. Приступ продолжался восемнадцать часов подряд, и казалось, надежды больше нет никакой. Теперь я на ногах, но чувствую большую слабость и голова сильно болит. Я уж и не надеюсь, дорогой милорд, вновь лицезреть Вас. Быть может, Богу будет угодно положить конец мучениям, не оставляющим меня с середины июня. Впрочем, будь что будет — полагаюсь на Его волю».
Нельсон не выказывал ни малейшего желания вернуться в Англию. Время от времени приходили письма от жены. Содержалась в них обычная житейская тягомотина — погода, моды в Бате, цены на перчатки, всяческая чепуха из норвичских газет, отчет об обустройстве Раундвуда, консервирование фруктов, новости о друзьях, знакомых и родственниках в Восточной Англии, запоздалые сетования на плохо собранные в дорогу вещи, надежды на то, что в будущем у них появится «прислуга, какая нужно», жалобы на то, как плохо ей в его отсутствие, на здоровье, на простуды и «ревматизм», на цены — с тех пор как он уехал, подорожало все, и, например, за новый экипаж пришлось заплатить 342 фунта, — вздохи на тему, когда же наконец наступит мир и муж вернется и начнется нормальная домашняя жизнь, извинения за то, что жена его становится такой «несносной», когда у нее плохое настроение. В одном их писем Фанни «вся на нервах», в другом «ног под собой не чует от усталости», в третьем «мечется из угла в угол». Она «плохо видит», временами «ничего не слышит», и вообще ей «не по себе». «Жаль, мне нечем развеселить тебя, — уныло заканчивает она очередное длинное письмо. — Но ум мой прояснится и настроение улучшится, когда придет письмо от моего любимого мужа». Оказалось, Раундвуд — не такой уж и хороший дом: «он слишком на виду, на десять миль вокруг все просматривается». Соседи — какие-то буки, «Миддлтоны — единственная семья в округе, кто обращает на тебя внимание». Вести хозяйство стоит очень дорого, хотя обедает она исключительно «холодным ростбифом, не позволяя себе ни рыбы, ни дичи». Приходится «держать трех служанок, двух мало». Она пыталась, но — не вышло.
Куда более ободряющим для Нельсона явилось известие о большом успехе литографии с портрета, сделанного Лемюэлем Эбботом. Некий книготорговец, распродав первую партию, заказал еще одну. Приятным, конечно, стал и рассказ о том, как Фанни, зайдя как-то в ботанический сад и спросив название особенно понравившейся ей бабочки, в ответ услышала: «Адмирал Нельсон».
ГЛАВА 15
