Восемнадцатилетняя красавица Амалия много времени проводила на верхней палубе, где Парсонс с товарищами-мичманами с огромным удовольствием учил ее пользоваться рупором. И ему стало грустно, когда 14 июня 1800 года из пушек в Ливорно был дан королевский салют и подошло время прощаться. Готовясь к высадке, королева и ее дети написали на ломаном английском письмо, переданное потом лорду Нельсону. Начиналось оно так:
«Дорогой и уважаемый лорд Нельсон! К тому многому, чем Европа, а мы в особенности, Вам обязаны, добавляется чувство признательности за заботу, проявленную Вами о нас на пути из Палермо в Ливорно. Мы выражаем нашу искреннюю благодарность и со всей искренностью заверяем — все сделанное Вами для нас навсегда отпечатается в наших сердцах. Ничего мы не желаем с такой силой, как иметь по возможности больше поводов для выражения нашей признательности и высокого уважения, которое мы будем испытывать к лорду Нельсону до конца своей жизни».
На прощание королева, порывшись у себя в багаже, щедро одарила друзей. Леди Гамильтон досталось бриллиантовое ожерелье и серебряный медальон с локонами волос королевских детей, сэру Уильяму — золотая табакерка, а лорду Нельсону — зеленый финифтевый медальон, усеянный по краям серебряными якорями. Королевские дети еще раз почтительно выразили Нельсону благодарность за то, что он проделал с ними такой далекий путь. В ответ он, не умея найти слов на их языке, поклонился принцу и поцеловал руки принцессам. Волнение на море оказалось слишком сильным для высадки на берег, и мессу для королевской свиты отслужили прямо на палубе. Принцесса Мария с удовлетворением отметила присутствие на службе Нельсона и леди Гамильтон, хотя они, будучи протестантами, стояли в стороне — миледи с обнаженной головой, скромно одетая в белое.
Высадившись в Ливорно, королева направилась в губернаторский дворец, а Гамильтоны проследовали в дом британского консула, Уильяма Фредерика Уиндэма. Нельсон, проводив их туда, вернулся на корабль, где обнаружил у себя в каюте полный кавардак, а некоторые вещи так и просто плавали в воде: волны перекатывались через борт судна, по-прежнему нуждавшегося после сражений с «Щедрым» и «Вильгельмом Теллем» в основательном ремонте. Тем не менее он тут же сел за письмо леди Гамильтон, хотя ему предстояло увидеть ее не далее как завтра.
Ночь принесла дурные вести. Бонапарт, чья армия вновь вторглась в Италию, 14 июня разгромил австрийцев у Маренго и вынудил их подписать договор, обязывающий их отказаться практически от всей Северной Италии. Сразу вслед за тем пришел приказ лорда Кейта немедленно направить все имеющиеся в распоряжении Нельсона суда на подкрепление британской эскадры под Генуей. Единственное исключение составлял «Молниеносный»: его отправили в Минорку на ремонт.
Нельсону, ранее рассчитывавшему как раз на «Молниеносном» вернуть Гамильтонов и мисс Найт в Англию, пришлось подчиниться, но он оставил в Ливорно другой корабль, «Александр», куда перенес свой флаг.
Столкнувшись с очередным нарушением приказа, лорд Кейт немедленно отплыл в Ливорно потребовать объяснений и доставить беженцев из Генуи. По прибытии на место он, как и ожидал — и как докладывал первому лорду адмиралтейства, — выслушал настойчивые просьбы лорда Нельсона «разрешить ему доставить королеву назад в Палермо, а принцев и принцесс в любую точку земного шара». К его просьбам добавились мольбы самой королевы, а перед царственными слезами, писал консул Уиндэм, устоять невозможно. Тем не менее Кейта они не тронули. В Ливорнском порту стоят три неаполитанских фрегата, напомнил он ее величеству. Да, но она не доверяет их команде, возразила королева. Она должна идти на британском судне. Французы, в этот самый момент продолжавшие продвигаться на юг, казнили ее сестру и с ней самой, Каролиной, тоже расправятся не задумываясь. Лорд Кейт стоял на своем. «Леди Гамильтон слишком долго командовала нашим флотом», — бросил он, по свидетельству Уиндэма, всегда, впрочем, недолюбливавшего сэра Уильяма. Тут королева почти впала в истерику. «Нельсон пытается ее успокоить, — пишет леди Минто сестре. — Говорит, ни за что не вернется домой, пока не доставит ее в Палермо. Похоже, что его гражданская страсть полностью отступила перед любовью и тщеславием, и все они целыми днями только и обмениваются комплиментами».
Нельсон заверил королеву — пока ее планы не будут «полностью упорядочены», он никуда не тронется. Однако же по прошествии нескольких дней возникло впечатление, будто их планам суждено пойти прахом. 8 июля, когда в Ливорно стало известно, что французы находятся менее чем в тридцати милях отсюда, в Лукке, горожане ворвались в арсенал, похватали там оружие, окружили губернаторский дворец и пригрозили взять королеву с детьми в заложники, если лорд Нельсон не поведет их на бой с французами. В сопровождении Гамильтонов Нельсон поспешил к дворцу, пробился через толпу и, проникнув в здание, вышел на балкон. Рядом с ним находилась леди Гамильтон. От его имени она призвала людей к спокойствию и заявила: если они будут и далее угрожать «славной и доброй королеве», если немедленно не вернут оружие в арсенал, его светлость отказывается иметь с ними какое-либо дело. Горожане, всего несколько минут назад такие воинственные, казалось, мгновенно притихли и мирно разошлись, предварительно сдав, как и велено, захваченное в арсенале. Тем не менее напуганная королева немедленно бежала вместе с детьми на борт «Александра». Здесь ее не без труда убедили отправиться сушей во Флоренцию, где великий герцог Фердинанд III наверняка обеспечит семье безопасность. Сопровождаемая детьми и большой свитой, королева тронулась в путь. Вереница экипажей и фургонов с поклажей растянулась на многие сотни метров, и оставалось лишь молиться, что французы не перехватят королевский поезд где-нибудь по дороге.
Нельсон и Гамильтоны тоже решили продолжить свое путешествие сушей. Через Флоренцию они направились в Анкону, а уж оттуда, австрийским судном, в Триест. Лорд Кейт, намеревавшийся направить «Александра» в Пуэрто-де-Махон, предлагал им каюты на «Морском коньке» либо на каком-нибудь транспортном судне с Мальты, но, как сердито заметила в письме капитану Берри Корнелия Найт, все еще тяжело переживавшая смерть матери, леди Гамильтон даже и слышать не хочет о путешествии морем. «При мысли о том, какие испытания нам предстоят, — продолжает она, — становится страшно. Достаточно одного уж плаванья на австрийском суденышке как части сухопутного путешествия! И зачем оно? Только для того, чтобы избежать опасностей путешествия на английском военном корабле, где все оборудовано и для защиты от противника, и для нормальной жизни! Но жребий брошен, и мы должны… Сэр Уильям выглядит подавленным и больным… Говорит, дороги ему не перенести, погибнет по пути… Не удивлюсь, если так оно и будет… Если меня не бросят в какую-нибудь французскую тюрьму или не умру по дороге, ждите еще весточки… Леди Гамильтон ненавидит море и рвется показаться при многочисленных дворах Германии».
В общем, коли леди Гамильтон так уж приспичило путешествовать сушей, то вопрос о морском пути отпадал сам собой.
13 июля Гамильтоны и миссис Кадоган, мисс Найт и Нельсон отбыли во Флоренцию. Путешествие оказалось на редкость утомительным. Несмотря на жару, окна экипажей приходилось держать закрытыми, иначе внутрь проникала клубами поднимающаяся от конских копыт и дребезжащих колес пыль. Опасения мисс Найт оказаться во французской тюрьме были не столь уж безосновательны: временами путь англичан проходил всего в миле-двух от аванпостов противника.
Тем не менее до Флоренции они добрались без приключений и после непродолжительного отдыха отправились следом за королевой, уже сменившей относительную безопасность дворца Питти на дорогу в Ареццо и Триест. В Ареццо у экипажа Гамильтонов, а с ними ехал и Нельсон, во второй раз отвалилось колесо. Решили оставить дожидаться починки мисс Найт и миссис Кадоган, ибо, как смиренно высказалась первая, это будет иметь «меньшие последствия», чем если бы задержаться пришлось трем другим, более значительным путешественникам. И две женщины ждали три дня, пока экипаж Гамильтонов не привели в порядок. Сэру Уильяму было явно не по душе оставлять их в одиночестве, но, по словам той же мисс Найт, «его жена и Нельсон, поглощенные друг другом, плевали на все остальное».
В Анконе выяснилось, что королева отказывается плыть на австрийском фрегате, уже подготовленном для переправки ее с детьми через Адриатику: недавно на его борту вспыхнул бунт. Она предпочла ему русское судно, хотя последнее набито койками и потому скорее напоминает больницу. При взгляде на бедного сэра Уильяма вспоминалась поговорка «Краше в гроб кладут»: на море он схватил тяжелейшую простуду, как, впрочем, и его жена. Как ни старались спутники сменить тему, Нельсон то и дело заговаривал о приятностях путешествия на «Молниеносном», чья команда, трогательно извиняясь за «грубость слога моряков, не умеющих толком и писать», умоляет его позволить вернуться с ним в Англию
