на любых условиях, какие только будут угодны его светлости.
Впрочем, когда в виду показались берега Триеста, настроение Нельсона, хоть и у него нос покраснел от непрекращающегося насморка, улучшилось. Город отмечал вторую годовщину Нильского сражения, повсюду горели огни, раздавались приветствия: «Evviva Nelson!» Не менее горячий прием ожидал его в Лайбахе (нынешняя Любляна), где в честь великой победы сочинили и исполнили музыкальную симфонию. Примерно то же самое повторилось в Клагенфурте, где Нельсона встретила восторженная толпа горожан, и в Брюк-ан-дер-Мюр, и в Бадене, и, наконец, в Вене, когда Нельсон со спутниками появился у входа в гостиницу на Грабен-сквер.
К этому времени большинство путников едва держалось на ногах. По словам мисс Найт, бедный сэр Уильям «был настолько болен, что доктора практически потеряли надежду поднять его на ноги». Сама она безумно устала: «чувствую себя прескверно и вообще не нахожу себе места, для чего поводов более чем достаточно. Взять хоть ушибы, полученные при аварии с экипажем». «Вы и представить себе не можете, — продолжает мисс Найт в письме Берри, — насколько мы все здесь беспомощны. Боюсь даже подумать, что это бесконечное путешествие еще не закончено».
Помимо усталости и нездоровья мисс Найт чрезвычайно задевал холодный и даже пренебрежительный прием, оказываемый адмиралу и леди Гамильтон англичанами — консулами и их женами. Таким образом задевалось и ее достоинство.
В Вене они пробыли три недели. Их пригласили съездить в Шенбрунн, сводили в театр Леопольдштадт, устроили званый завтрак в саду дворца Аугартен и большой прием в Айнштадте — загородном поместье Эстергази, где, под аккомпанемент Йозефа Гайдна, леди Гамильтон спела кантату. Великий композитор оценил ее голос как «чистый и сильный». Охотились. Ловили рыбу. Любовались фейерверками. Ходили на концерты, смотрели потешные морские сражения на Дунае. Нельсону, преподнесшему экземпляры сочинения мисс Найт «Ода на Нильское сражение» университету и имперской библиотеке, дал аудиенцию сам император. На пути в его резиденцию Нельсона, ехавшего в открытом экипаже, приветствовала на Пратере большая толпа горожан. Принимая его у себя в Сен-Вайте, леди Минто, жена английского посла, нашла адмирала «совершенно неизменившимся» — по крайней мере так она писала своей сестре леди Малмсбери. У него та же «копна волос на голове, те же простые, располагающие манеры». О леди Гамильтон, к которой он откровенно «привязан», леди Минто столь же высоко отозваться не может. «Он находит ее чистым ангелом, — пишет она, — и употребляет именно это слово и в глаза, и заглазно, а она водит его, как медведя на цепи. За ужином она непременно садится рядом с ним, помогая резать мясо, а он подносит ей носовой платок… Эгрет, подаренный ему императором, на вид довольно уродлив, да и ценности большой не имеет — всего лишь алмаз «розочка»… Он весь увешан лентами, медалями и звездами — чистый манекен». Другой очевидец отмечает, что леди Гамильтон далее шляпу его носит в руках. Послу казалось, Нельсон совершенно не отдает себе отчета, насколько эта дама его дискредитирует. Впрочем, добродушно продолжает Минто, «трудно осуждать и насмехаться над героем, каким он, безусловно, является, за слабость к женщине, способной одурачить людей и поумнее, чем флотские военачальники».
Племянник леди Минто, старший сын лорда Малмсбери Джеймс Харрис, отзывался о леди Гамильтон еще резче, чем тетка. «Противно» даже видеть ее рядом с Нельсоном, совершенно опьяненным «медью труб и пальбою пушек». Она «самая неотесанная, невоспитанная, бесцеремонная» дама из тех, с какими ему приходилось встречаться.
«При дворе принцессы (Эстергази), — пишет он, — много музыкантов, и среди них знаменитый Гайдн. Ему понравилось пение леди Гамильтон. Она же, не поблагодарив толком аккомпаниаторов, уселась за карточный стол, взяла карты Нельсона и выиграла то ли 300, то ли 400 ливров… Я не мог скрыть своих чувств, будучи вместе с подавляющим большинством возмущен ее поведением».
Некий шведский дипломат высказался не менее откровенно: «Миледи Гамильтон, считавшаяся некогда первой красавицей Европы… ныне сделалась первой ее толстухой. Правда, у нее прекрасной лепки голова… Она носит Мальтийский крест, и это, конечно, должно производить впечатление».
Его австрийский современник, некто Франц Калленбах, рисует столь же непривлекательный портрет: «Леди Гамильтон болтает не умолкая, напевает, смеется, жестикулирует, передразнивает, а любимец Нептуна следует за ней как тень, ловя глазками глазища возлюбленной и, как правило, оставаясь неподвижным и молчаливым как монумент, словно смущаясь своей невидной фигуры и многочисленных крестов, ленточек и эмблем, украшающих его грудь[33] Словом, Повелитель Нила выглядит на суше настолько же неловким и незаметным, насколько находчив и неотразим он на море».
