— Я ненавижу тебя, слышишь? — произнес Хусейн, глядя в эту тьму. — Ненавижу. Ненавижу. Всем разумом… всей волей… всем телом… ненавижу тебя.
В комнате поднимался вой, сначала тихий, потом нарастающий, хватающий за сердце.
— Берегись. Я не остановлюсь ни перед чем… не пощажу ничего заветного… ничего святого, чтобы уничтожить тебя… Берегись.
Задыхающийся от плача Махмуд ткнулся в его плечо. Хусейн обнял брата.
— С кем?.. — всхлипывал Махмуд. — С кем ты говоришь?
— С ней… Со смертью. — Махмуд отшатнулся. — И с мраком жизни.
Месяц зу-ль-каада 388-го года хиджры.
Хранителем библиотеки Саманидов оказался поэт Имаро, тот самый статный, темноглазый юноша, который читал на пиру первое четверостишие.
Он встретил Хусейна дружеским поклоном.
— Я сердечно рад вам, дорогой Хусейн, и приношу самые искренние соболезнования по поводу потери отца.
Помолчали и двинулись по галерее, опоясывающей светлое, с затейливым изразцовым узором, здание хранилища.
Стражи посторонились, и они вошли в здание.
— Итак, вот наша библиотека.
Длинная анфилада комнат и залов открылась перед Хусейном. Стены были украшены орнаментами, потолки расписаны, полы устланы коврами, но самое главное для Хусейна заключалось в тяжелых сундуках, окованных узорными медными скрепами и установленных вдоль стен в каждой комнате. В них и в высоких настенных шкафах, закрытых от пыли расшитыми полотнищами, хранились книги.
— Сколько книг! — вырвалось у Хусейна.
— Да, — улыбнулся Имаро. — За какие-то двести лет здесь удалось собрать ноты все, что написано за тысячу. Думаю, сейчас такие хранилища могут быть лишь в Багдаде и Дели.
Анфилада продолжалась. В одном из залов стояли невысокие круглые столы.
— Здесь вы можете работать. Слуга принесет вам нужные тома прямо сюда.
— Да, но как я определю, что мне нужно?
Имаро улыбнулся:
— Именно такое чувство было в первый день и у меня. Я назначен хранителем недавно и вначале думал, что вот наконец начитаюсь. Но ведь это море, в нем можно утонуть.
Рассказывая, он отдергивал полотнища, открывал огромные сундуки. Книг, больших, малых, пергаментных, бумажных, в самых разных — от золота до кожи — переплетах было, действительно, море.
— Поэтому я решил прежде всего разобраться, что где лежит. Я думал, что справлюсь с этим за месяц, ну за два… Наивный человек! Здесь столько работы, что мне пришлось поселиться тут со своей матерью и молодой женой.
— Вы женились? — разглядывая книги, спросил Хусейн.
— Да, недавно. Вообще-то я не очень собирался, но мать сосватала такую прелесть, что я, как увидел ее, сразу решился.
— Поздравляю вас.
— Благодарю. Кстати сказать, она у меня изрядно грамотна и во многом помогает мне.
Он достал из отдельного шкафчика толстую кипу кожаных листов.
— Короче говоря, общими усилиями нам уже удалось кое-что сделать. Вот списки книг но астрологии, медицине, метафизике, строению земли, философии, шариату, истории и механике. Тут же, естественно, любимая нами поэзия. Указаны номера залов, сундуков и даже порядковые номера. Так что вам не придется нанимать грузчиков, чтобы переворачивав эти горы.
— От души благодарю, — поклонился Хусейн.
— Не стоит. Я счастлив надеждой, что вам удастся то, что мне уже, наверное, никогда не суждено, — начитаться хороших книг, — усмехнулся Имаро. — Когда вы намерены приступить?
— Прямо сейчас, — решительно ответил Хусейн.
— Извольте. Вы хотели начать с Большой книги трав, насколько я помню?
— Да, я давно мечтаю заглянуть в нее.
— Я сам принесу ее вам. А вы пока оглядитесь и выберите себе место.
Имаро ушел.
Хусейн огляделся, присел за один из столов, встал, двинул его ближе к окну, переставил стул. Потом подошел к одному из открытых сундуков, выбрал книгу, сел и сразу с головой окунулся в затейливые строчки, бегущие справа налево, в вязь, несущую мысль, в забытье, столь необходимое ему сейчас.
Если бы он не читал, он наверняка почувствовал бы, что на него смотрят. Смотрят настойчиво, поглощающе, самозабвенно, как могут смотреть только женщины.
Это была Айана. Она смотрела через каменную решетку-окно, выходящее на галерею. Она была уже в темном, женском. От ее светлых девичьих нарядов не осталось и следа, она побледнела, осунулась, вытянулась, но это была она, и прежнее неизменное, не тронутое ничем выражение тихого, доверчивого удивления светилось в ее глазах.
— Жена, ты здесь? А я ищу тебя, — на галерее появился озабоченный Имаро. — Ты не помнишь случайно, куда мы поставили Большую книгу трав? Ну, тот толстенный том в позолоте? Что-то его нигде не видно. Может, ты сама посмотришь?
Она коротко кивнула, прикрылась платочком и пошла.
Имаро проводил ее взглядом и вошел через боковую дверь в зал, где сидел Хусейн.
Хусейн услышал шаги, поднял голову.
— Не нашел, — простодушно улыбнулся Имаро, разведя руками. — Но ничего, послал жену. Она-то уж точно отыщет.
— Я вижу, повезло вам с помощницей, — улыбнулся Хусейн.
— Да, — протянул Имаро. — Всем хороша, да только, знаете, очень уж молчаливая. Ласкаешь — молчит, ругаешь — тоже молчит. Иногда, знаеье, это задевает хуже, чем болтовня. А чем вы заинтересовались, если не секрет?
— Первая любовь, — Хусейн бережно, нежно погладил старенький том — «Введение в логику», Порфирий Тирский.
— Вот как? — удивился Имаро. — А я, честно говоря, думал, что вы начинали с поэзии. Вы так тонко чувствуете се. Ваш экспромт на пиру мы все вспоминаем до сих пор. Блестяще! Вам удалось так точно подчеркнуть тупость этого гвардейца, что с того дня вся его карьера пошла прахом!
— Благодарю, вы преувеличиваете.
Послышались шаги.
— Ну, вот она.
Но это была не она. Первый везир, шустрый старичок с вьющейся бородкой, задыхаясь, возник в дверях.
— Ибн-Сино! Вы здесь! Слава богу! — он никак не мог отдышаться.
— Что случилось? — Хусейн встал.
— Вы должны немедленно ехать к повелителю. Немедленно! Ему плохо.
— Еду, — Хусейн стремительно поклонился и выбежал из зала.
— Что, что там могло случиться? — с беспокойством спросил Имаро.
— Точно не знаю, господин поэт, но, совершенно доверительно, хотите совет? Собирайте вещи, если успеете! Махмуд Газневи на пороге Бухары.
— А войско, гвардия?
— Гвардия изменила.
И тут поэт Имаро повел себя не так, как ждал везир. Он не завопил, не кинулся прочь. Он вообще не испугался. Он скромно потупил прекрасные темные очи и сказал:
