Помолчали.
— Ну что же, — все так же вскользь улыбнулся быстроглазый. — Ты не помог мне и, может быть, когда-то я отвечу тебе тем же.
Он отошел и словно его и не было.
— Простите, факих, умоляю, простите! — послышался знакомый голос, и перед айва-ном вновь возник ремесленник. — А вы не могли ошибиться в расчетах, нет?!
— Да что вы! — снисходительно усмехнулся Махмуд. — Это Хусейн ибн-Сино! Он никогда не ошибается.
— Да продлит аллах его дни и годы! Да будет свет над его головой! И сила во всех органах! — восторженно вопил ремесленник.
Хусейна обступили со всех сторон остальные просители, но он вдруг сам обратился к одинокой фигурке, скромно стоявшей в самом дальнем углу и неотрывно, тихо, застенчиво следившей за ним.
— Подойдите, сестрица. Не стесняйтесь.
Все притихли. Она медленно, осторожно приблизилась к Хусейну.
Это была девушка, вернее, совсем еще девочка лет тринадцати — невысокая, тоненькая и очень тихая. Узкий серебряный браслет, длинное платье, платочек на голове, отрешенные глаза.
— С чем вы пришли ко мне, сестра?
— С сомнениями, — не сразу ответила она.
— В чем они?
— Говорят, я совершила великий грех.
— Какой?
— Я… сочиняла газели.
— Правда? — просиял Хусейн. — В каком стиле?
— В стиле устода ал-Джафара…
— Рудаки, — улыбнулся Хусейн.
— Рудаки.
— Прочтите хоть одну.
— Но это грех.
Хусейн перестал улыбаться.
— Кто так сказал? — спросил он.
— Наш мулла, мой отец и братья.
— Вы поверили им?
— Я… не знаю, — не сразу ответила она. — Они говорили со мной три дня… И после этого все оборвалось. Строчек больше нет… Ни одной, — помолчав, она продолжала: — Жизнь стала такой пустой, как бессонница. Я услышала о вас и пришла. Вы что-нибудь скажете мне?
— Да, — кивнул он, глядя ей в глаза. — Я хочу дать вам совет.
— Какой?
— Оставьте газели.
— Оставить газели?! — отшатнулась она, как от удара.
— Да. Оставьте, — он чуть наклонился к ней. — Попробуйте рубаи в два бейта. Помните? — Он прочитал негромко, нараспев:
Попробуйте. У вас обязательно получится. — Он улыбнулся.
Она долго молчала, глядя в его глаза, потом вдруг наклонилась и поцеловала ему руку.
— Ну вот еще, — он даже скривился от неловкости.
Она уже уходила, ускоряя шаги, легко, улыбаясь тихонько, словно, прислушиваясь к чему-то внутри себя, может быть, к вернувшимся строчкам.
— Разойдитесь! Дайте пройти! — забегали, расталкивая просителей, слуги в полосатых халатах. — Прибыл ал-Вахаб из Биикета! Знаменитый философ! Схоласт! Метафизик! Ал-Вахаб, наследник Аристотеля!
Воцарилась тишина. Слуги благоговейно выстроились в два ряда. Полный любопытства и недоумения Хусейн поднялся со своего места. Даже Махмуд перестал ковырять в носу.
— Да склонятся головы! Идет светильник разума, гроза мудрецов, опора наук ал-Вахаб ибн-Кучкар из Бинкета!
После этого возгласа, произнесенного старшим из слуг, во дворике величественно возник странный человек. Он был высок, тощ, носат и мрачен. На нем был ярко-желтый халат, непомерно высокая чалма. Человек оглядел всех и мрачно спросил:
— Кто из вас факих ал-Хусейн, о вы, двуногие?
— Это я, — несколько оробев, отозвался Хусейн.
— Ты шутишь, ребенок?
— Да нет, это правда он! — испуганно поклялся Махмуд. — Вот его тайласан, а вот грамота верховного кадия!
— Пусть будет так. Говорят, — он повернулся к Хусейну, — что кроме адата, шариата, богословия, ты изрядно разумеешь в геометрии и этике?
— Говорят, почтенный ал-Вахаб, — несмело отозвался Хусейн.
— Еще говорят, что ты и в философию заглядывал не раз?
— Говорят, уважаемый ибн-Кучкар.
— И даже метафизики коснулся?
— Коснулся, таксыр.
— Тогда ты, конечно, слышал обо мне?
Хусейн растерялся:
— Да знаете… нет. Не приходилось.
Ответ этот навел на Вахаба глубокую скорбь. Он утомленно прикрыл глаза рукой.
— Ну вот, — проговорил он с горечью. — Едешь за тысячи фарсахов, чтобы поговорить с ученым человеком, а встречаешь обыкновенного мальчишку, едва научившегося читать.
Хусейна это замечание подавило.
— Конечно, я мало что знаю, — пробормотал он. — Я больше изучал древних: Анаксимена, Эмпедокла, Ксенофана, Галена, Пифагора…
— К чему ты называешь эти имена? — Ал-Вахаб отнял руку от лица и с сожалением посмотрел на Хусейна. — Я давно превзошел их всех. — Он сказал это привычно, с усталым вздохом. — На всем свете лишь Аристотель мог сравниться со мной своим природным умом и ученостью. Но его нет, и я остался один…
Хусейн ошарашенно молчал. Толпа во дворике окончательно онемела перед таким величием.
— Позвольте спросить, почтенный ал-Вахаб, — неуверенно проговорил Хусейн.
— Спрашивай, дитя, — снисходительно позволил наследник Аристотеля.
— В каких же науках вы пошли дальше этих почтенных мужей?
— А во всех, — сообщил ал-Вахаб. — Я, к примеру, создал вопрос, на который никто, никогда, нигде не мог, не может и не сможет ответить. Потому и ношу звание «гроза мудрецов».
— Правда? — оживился Хусейн, и глаза его заискрились от неутомимого интереса. — А нельзя ли услышать этот вопрос?
Ал-Вахаб усмехнулся:
