Юность гения

— Так что же это был за опыт? — спросила ома.

— Как вам объяснить? — осторожно ответил он. — Я боюсь, он вам будет непонятен.

— Жаль, — вздохнула она.

— Вам действительно жаль?

— Конечно, — кивнула она и снова вздохнула. — Ах, если бы я могла столько читать, как вы!

— Зачем?

— Я бы стала вашей ученицей, — твердо, серьезно ответила она.

— Моей ученицей? — изумился он и рассмеялся. — Но чему я могу научить? — И, усмехаясь, прочитал:

В познаньи я достиг уже того,
Что знаю, что не знаю ничего.

Она улыбнулась и подхватила:

Но если жить, то вечно жаждать знанья
И до конца искать, искать его!

Он не отрываясь смотрел на нее. Она отвела взгляд и снова начала:

О знанье мудрое, жемчужина жемчужин!
Неоценимое, ты ценности залог…

Ты мудреца блистательная свита,
А неуч и со свитой — одинок, —

подхватил он. Она подала ему халат. Он надел его, читая нараспев:

Судьбою дан бессмертия удел
Величью слов и благородству дел.

Все пыль и прах. Идут за днями дни.
Но стих и дело вечности сродни, —

продолжила она.

Солнце садилось за холм, за городскую стену. Синие тени протянулись в золотом воздухе азиатского заката.

Она читала:

Жизнь — золотой кувшин.
Да только вот беда:
То хороша вода в нем, то плоха.

Он подхватывал:

Скажи, гончар, где раздобыть ту глину,
В которой радость отстоялась навсегда?

Они сидели на берегу под старым талом, смотрели друг па друга, улыбаясь и, забыв о синяках, царапинах и заботах, вспоминали все новые и новые строчки. А закат все пылал над вечной желтой землей, над стеной Бухары, над тугаями, и в этом закате плыли и плыли их голоса.

Хусейн:

Зачем пришел я в этот мир?
Что совершить и что сказать?
Пришел изведать жизни мед
Иль привкус горечи познать?

Айана:

Успею ль ощутить, что жил?
Оставлю ли хоть малый след?
И чем помянут в тишине?
Смеяться будут иль рыдать?

Так горел и никак не мог догореть этот закат, — закат месяца мухаремм 386-го года хиджры.

Месяц рамадан 387-го года хиджры

Отец задыхался. Мертвенная синева покрыла его щеки и полуприкрытые веки, неровное, натужное дыхание то совсем прерывалось, то начинало сотрясать тело до спазм.

— Папа! Папочка! Папа! — захлебывался слезами четырнадцатилетний Махмуд и бросался к Хусейну. — Ну пожалуйста, сделай что-нибудь!

— Приготовь пиалу! — Хусейн лихорадочно взбалтывал в небольшом кожаном бурдюке какую-то жидкость.