Господин мой–время

— Нужно много денег, Марина, нужно, чтобы у них были хорошие платья и обувь, потому что они (с глубоким придыханием восторга) — красавицы. Они высокие, Марина, стройные — это я одна такая маленькая.

— И вы, такая маленькая, младшая, должны…

— Именно потому, что такая маленькая. Мне, некрасавице, мало нужно, а красавицам — всегда — во всех сказках — много нужно. Не могут же они одеваться — как я!

(Белая блузка, черная юбка или белое платьице — в другом ее не помню.)

Однажды в какой?то столовой (воблиный суп с перловой крупой, второе сама вобла, хлеба не было, Сонечка отдала Але свой) она мне их показала — сидели за столиком, ей с высоты английских шей кивнули (потом она к ним побежала) — голубоглазые, фарфоровые, златоволосые, в белых, с выгибом, великокняжнинских шляпах…

— Гляди, Алечка, видишь— эти две дамы. Это мои сестры. Правда, обе — красавицы?

— Вы — лучше.

— Ах ты, дитя мое дорогое! Это тебе лучше, потому что ты меня любишь.

— Я потому вас люблю, что вы лучше всех.

Ребенок, обезоруженный ребенком, смолк.

Повинуясь, очевидно, закону сказки — иначе этого, с моей страстью к именам, не объяснишь — я так и не спросила у нее их имен. Так они у меня и остались — сестры. Сестры — Золушки.

Мать помню как Сонечкину заботу. Написать маме. Послать маме. Должно быть, осталась в Петербурге, откуда родом была сама Сонечка. Недаром ее «Белые ночи».

— Я же знаю, Марина, я сама так ходила, сама так любила… Когда я в первый раз их прочла… Я никогда не читала их в первый раз! Только я в «Белых ночах», не только она, но еще и он, тот самый мечтатель, так никогда и не выбравшийся из белой ночи… Я ведь всегда двоюсь, Марина, не я — двоюсь, а меня — две, двое: даже в любви к Юре: я — я, и я — еще и он, Юра: все его мысли думаю, еще не сказал — знаю (оттого и не жду ничего!), мне смешно сказать: когда я — он, мне самой лень меня любить…

Только с вами, Марина, я — я, и — еще я.

А верней всего, Марина, я — все, кто белой ночью так любят, и ходят, и бродят… Я сама — белая ночь…

Обнаружила я ее Петербург сразу, по ее «худо» вместо московского «плохо».

— А это очень худо?

— Что?

— Говорить «худо», — и сама смеется.

— Для вашего худа, Сонечка, одна рифма — чудо.

Кто и откуда Милое чудо?

Так возникла Розанэтта из моей «Фортуны» (Лозэна), так возникла вся последняя сцена «Фортуны», ибо в этом: «Кто и откуда?» — уже весь приказ Розанэтте (Сонечке) быть, Розанэтте, дочке привратника, которая

:

Анна Ахматова (рис. К. Петрова — Водкина).

«Ты солнце в выси мне застишь. Все звезды в твоей горсти!

Ах, если бы — двери настежь! — Как ветер к тебе войти!»

Автограф стихотворения М. Цветаевой

Александр Блок (рис. К. Сомова).

«Мимо окон моих — бесстрастный — Ты пройдешь в снеговой тиши, Божий праведник мой прекрасный, Свете тихий моей души».

Осип Мандельштам (рис. А. Зельмановой).

«Никто ничего не отнял…», обращенного к О. Мандельштаму

«Как я хотела, чтобы каждый цвел В веках со мной! Под пальцами моими!» Андрей Белый (рис. Л. Тургеневой).

Михаил Кузмин (рис. В. Милашевского).

Владимир Маяковский (рис. М. Ларионова).

Илья Эренбург (рис. Ю. Анненкова).

Константин Бальмонт (портрет работы В. Серова)

Владислав Ходасевич (портрет работы В. Ходасевич).

«Из равных себе по силе я встретила только Рильке и Пастернака».

Борис Пастернак (рис. Н. Вышеславцева).

«О по каким морям и городам Тебя искать? (Незримого — незрячей!)

Я проводы вверяю проводам,

И в телеграфный столб упершись — плачу».

Райнер Мария Рильке.

«— До свиданья! До знакомства! Свидимся — не знаю, но — споемся!

С мне — самой неведомой землею —

С целым морем, Райнер, с целой мною!

«

«Гончарова и Ларионов не только живые, а надолго живые. Не только среди нас, но немножко дальше нас. Дальше и дольше нас».

«Дочь очень талантливая художница».

1930-е гг.

1941 г.

«Очень одарен, но ничего от Wunderkind'a, никакого уродства, просто — высокая норма»